Владимир Высоцкий - Владимир Высоцкий: монологи со сцены Страница 37

Я исполняю свои песни так, как мне в данный момент хочется. И у меня никогда не получается совпадения. Иногда мне кажется, что я попал в десятку. Кажется: так удачно получилось, что на следующем выступлении повторю. Но этого никогда не получается. Авторская песня — очень живое дело. Вы же становитесь единым организмом, как только попадаете в зал. И мне передается пульс этого организма, поэтому я пою по-другому. Я очень дорожу своей публикой. Даже не публикой — это нехорошее слово, — а теми, кто пришел послушать мои песни. Если не будет людей, это будет работа в корзину, как у писателя, который сжег никому не читанный роман.

У нас в последнее время расплодилось много вокально-инструментальных ансамблей, которые по разному называются, а все, в общем-то, одинаковые, за исключением двух-трех. Я например очень люблю «Песняров». Они — как будто одна семья. Они живут кланом, давно вместе работают, очень чувствуют друг друга музыкально. Начали они на основе народных песен. Ни на кого не похожи. Они имеют свою личность, индивидуальность. А тогда — как угодно назовите, лишь бы было хорошо.

Иногда по телевидению показывают французскую эстраду. Кстати, слово «эстрада» обозначает какое-то пространство. И большинство песен написаны и исполнены одним человеком. А Максим Ле Форестье просто целые тематические авторские вечера делает. Либо набор песен, либо маленькие оперы — монооперы для одного человека. Проигрывает в них за разных персонажей. На Западе этот жанр развивается во все стороны и колоссальное внимание к нему. И это недаром так, ведь авторская песня — неувядаемое дело. Она умеет пробиться.

Как только появился человек, он начал стучать по камню и петь:

— А вот орел летит!

Пою о том, что вижу. Появились акыны.

А потом авторскую песню спугнули. У нас ее начали называть «самодеятельной». Но ведь самодеятельность — это то, что делается самим кем-то.

Вот, говорят, что не было Гомера. На нашем курсе читал лекции по литературе замечательный человек, Александр Сергеевич Колер. Он говорил: «Итак, в таком-то веке Гомер или такой-то человек, которого называли Гомер, написал «Илиаду»… — В общем, какая разница!

А авторскую песню спугнули. Сделали сначала самодеятельной, потом — туристской… Вроде, это что-то несерьезное. А во всем мире это — самый уважаемый песенный жанр. Мы надеемся, что появятся ребята, которые будут профессионально заниматься этим жанром. Это просто отодвинулось на какой-то срок. И все-таки не ослаб интерес к песне авторской, к интересной песне. К Булату, который больше двадцати лет работает в этом жанре, к Юре Кукину, который начал заниматься этим «левой ногой», а потом почувствовал интерес… Визбор опять начал петь. Песни Анчарова проявляются в каком-то другом исполнении. Значит, это не забывается.

Ну вы подумайте, о чем вы меня просите! Вы же нормальный, взрослый человек! Я ведь пою только свое! Чужого я не пою никогда. Даже на стихи Пушкина. Вернее, тем более на стихи Пушкина. Я ведь не певец. Какое это пение, к дьяволу?! Вы бы меня еще попросили спеть арию Ленского… Я понимаю, что песня «Дорожная» очень хорошая…

Во всех моих вещах присутствует большая доля авторской фантазии. Иначе бы какая цена была всем этим вещам, если бы я просто взял, услышал, что мне кто-то рассказал, просто зарифмовал — и все.

Рифмовка — это дело четвертое. Это ничего не стоит. Надо взять «Историю русской рифмы», «Словарь для рифмовки» — и пошел шпарить! Можно графоманствовать всю жизнь. А когда человек действительно пишет, он должен много выдумывать, придумывать по ассоциации, обобщать.

Песня может, в отличие от человека, жить долго, даже если не попадет в фильм или спектакль, для которого ты ее писал.

Я могу ее спеть вам. Кто-то запишет на магнитофон. И она разойдется. А бывают ребята, которые очень надеялись на свою работу, а она вдруг не состоялась. И это может быть навсегда. Досадно и печально. Трудно заниматься у нас авторской песней. Нет начала, нет толчка, нет отправной точки, по которой человека можно узнать. А вот во Франции работают Азнавур, Беко, Брассанс, Максим Ле Форестье…

И нет никаких сомнений в том, что они имеют право быть на сцене. Авторская песня требует отдачи от зрителя, требует собеседника. Это не показуха. В ней нет приподнятости. Это неумирающее искусство, хотя родилась авторская песня очень давно. Гомер был… акыном. У нас с гуслями ходили и пели песни. У авторской песни есть и история, и традиции…

Меня часто отождествляют с персонажами, от имени которых я пою. Хорошо еще, что меня не спрашивают, был ли я самолетом-истребителем, микрофоном или лошадью. Хотя некоторые люди задают удивительные вопросы. Одна девочка подлетела ко мне во время выступления в Куйбышеве и спросила: «А правда, что вы умерли?» Причем совершенно серьезно.

Вероятно, она прочитала стихотворение Вознесенского: «Высоцкий умер в два часа…» — до конца не дочитала, и решила, что я умер…

Я задумал написать такую песню, может быть, даже не вспомню все строчки:

Все меньше вас, участники войны.Осколки бродят, покидают силы…Не торопитесь. Вы и не должныК однополчанам в братские могилы…

Это просто наметка. Вероятно, будущая песня. Я не оставляю своих попыток писать о войне. О войне прекрасно пишут ребята, которые войны не видели, которые родились после войны. А Герман сделал потрясающую картину «Двадцать дней без войны»… Ветераны говорят: «Непонятно, как человек, не видевший войну, мог все так прочувствовать!» Значит есть у нас память не только головная, но и память сердца, которая передается. Из подсознания в подсознание.

Я не прошел войны, но тоже много о ней пишу. Нам не пришлось поучаствовать, поэтому на совести как-то неспокойно. Мы как бы довоевываем в своих песнях. Мои песни не похожи на песни военных лет, хотя написаны о тех временах. У меня отец прошел всю войну. Был ранен. Вся семья военная. У моего родного дяди громадное количество наград и ран. Три Боевых Красных знамени… Алексей Высоцкий. На Украине есть местечко, называется Алешино в честь моего дяди. Он его освобождал.

Я иногда получаю удивительные письма. На них обидно не ответить. Иногда письмо может дать тебе новые силы работать. Например, я получил письмо от человека, который был командиром подводной лодки. У них потек реактор в Средиземном море. Они уходили с курса, по которому проходит много-много пассажирских судов, чтобы не загрязнить, не заразить воду. Очень долго не всплывали. Они шли под водой. У них возникли проблемы с кислородом. Да еще был взрыв — пришлось переборки задраить. Всплывали они быстро. Последним лег в кессонный аппарат командир лодки. У него была кессонная болезнь. Это страшные боли. Говорят, что это не передаваемые, ни с чем не сравнимые боли. Если кто-нибудь знает, что такое почечная колика, когда все болит, это похоже, только при кессонной болезни раз в десять сильнее. Он в течение двух суток то терял сознание, то приходил в него. И он, чтобы не умереть от болевого шока, в течение двух суток просил ставить ему песню «Спасите наши души». Я уж не знаю, почему, но он ее слушал. Он мне написал, что эта песня помогла ему выжить и вытерпеть боль. Такие письма стимулируют. Ты снова хочешь работать.