Александр Кацура - Дуэль в истории России Страница 37

Константин Павлович, однако, Лунина не забыл. Вот в изложении декабриста Н. Р. Цебрикова эпизод, случившийся уже после 14 декабря, в Варшаве, где Лунин, со дня на день ожидавший ареста, пришел к цесаревичу с просьбой отпустить его на медвежью охоту к силезской границе: «Но ты поедешь и не вернешься». — «Честное слово, ваше высочество». -

— «Скажи Куруте, чтобы написал билет». Курута, местный комендант, не соглашается дать билет Лунину и бежит к цесаревичу. «Помилуйте, ваше высочество, мы ждем с часу на час, что из Петербурга пришлют за Луниным, как это можно отпускать». — «Послушай, Курута, — отвечает цесаревич, — я не лягу спать с Луниным и не посоветую тебе лечь с ним, он зарежет, но когда Лунин дает честное слово, он его сдержит». И действительно, Лунин возвратился в Варшаву тогда, когда другие сутки из Петербурга его уже ждал фельдъегерь».

Репутацию бретера имел писатель-декабрист Александр Александрович Бестужев-Марлинский. Он со знанием дела написал несколько повестей о дуэлях, ибо сам побывал действующим лицом в нескольких поединках. Михаил Бестужев, отвечая на вопросы редактора «Русской старины» Семевского, писал: «Я, в описании детства брата Александра, Вам упоминал о его первой дуэли с офицером лейб-гвардии драгунского полка за его карикатурные рисунки, где все общество полка было представлено в образе животных. Вторая его дуэль была затеяна из-за танцев. Третья — с инженером штаб-офицером, находившимся при герцоге Вюртембергском, и это происходило во время поездки герцога, где брат и инженер составляли его свиту, и брат был вызван им за какое-то слово, понятое оскорбительным». Сестра Александра Бестужева, Елена, вспоминала: «Он три раза на дуэлях стрелял в воздух».

Великий князь Константин Павлович.

По поводу стрельбы в воздух необходимо пояснение. По правилам чести не имел права стрелять в воздух тот участник дуэли, которому по жребию выпало стрелять первым, ибо он, напрашиваясь на ответное великодушие соперника, тем самым как бы уклонялся от борьбы. Напротив, если тот, кому выпало стрелять вторым, выдержав прицельный выстрел противника, свою пулю намеренно отправлял в сторону, то его поведение обычно расценивалось как благородное и гуманное, хотя бывало, что демонстративный выстрел в воздух воспринимался соперником как новое оскорбление и только разжигал ссору. Надо ли повторять тем не менее, что Лунин, Бестужев-Марлинский, множество других русских офицеров смело подставляли свою грудь под пули, но не очень любили целиться в стоявших по другую сторону барьера.

Между прочим, судьба Бестужева-Марлинского немало интересовала Александра Дюма-отца. Путешествуя по России, знаменитый француз не преминул посетить в Дербенте могилу возлюбленной писателя-дуэлянта Ольги Нестерцовой и даже написал стихи, которые сопровождавший писателя князь Иван Багратион позже выбил на ее могильном памятнике.

Кстати сказать, русский читатель имеет представление о французских дуэлях в основном по романам Дюма-отца. Сам же французский романист, посетивший Россию и объехавший ряд знаменитых дуэльных мест, неплохо знал богатую дуэльную практику нашей обширной империи конца XVIII и начала XIX века. Знание это не могло не отразиться в его творчестве, так что, быть может, в описаниях многочисленных дуэлей, так часто встречающихся в романах Дюма, подспудно присутствуют и русские мотивы.

Едва ли уступал Лунину и Бестужеву-Марлинскому в дуэльных приключениях поэт Кондратий Рылеев, который не раз выходил к барьеру. В начале 1824 году у Рылеева был поединок с князем Константином Шаховским. Подробности ссоры изложил в письме к графу Я. Толстому бывший у Рылеева секундантом все тот же Бестужев-Марлинский: «Рылеев десять дней тому назад дрался на дуэли с князем Шаховским, офицером Финляндской гвардии. Кн. Ш. свел связь с побочною сестрою Рылеева… Сначала он было отказался, но когда Рылеев плюнул ему в лицо — он решился. Стрелялись без барьера. С первого выстрела Рылееву пробило ж… навылет, но он хотел драться до повалу, и поверите ли, что на трех шагах оба раза пули встречали пистолет противника. Мы развели их».

К. Ф. Рылеев. 1824–1825 гг.

В этом простодушном тексте поражает одна деталь: стрелялись на трех шагах, практически — самоубийство! Что, таково было озлобление противников или это русское бесстрашие, помноженное на бесшабашность?

Дуэльные пути Александра Бестужева-Марлинского и Рылеева пересеклись впервые, когда, по рассказу Михаила Бестужева, «отставной флотский офицер фон Дезин, муж премиленькой жены своей, воспитанницы Смольного монастыря и подружки одной из моих сестер, вышедшей с нею в тот же год, приревновал брата Александра и вместо того, чтобы рассчитаться с братом, наговорил матушке при выходе из церкви дерзостей. Брат вызвал его на дуэль — он отказался.

Рылеев встретил его случайно на улице и в ответ на его дерзость исхлестал его глупую рожу кравашем [18], бывшим в его руке».

Самому Рылееву, слывшему знатоком дуэльных традиций, также приходилось исполнять секундантские обязанности. Ему доверился Чернов, вызывая на поединок Новосильцева. Он участвовал в подготовке — и способствовал расстройству — дуэли Булгарин-Дельвиг.

До рокового декабря 1825 года будущие заговорщики, полные нерастраченной энергии, готовы были затевать дуэльные стычки на каждом шагу, но уже после неудавшегося восстания, в зрелые свои годы, многие из них отзывались о дуэлях отрицательно.

Князь Евгений Петрович Оболенский, один из основателей Северного общества, уже после Нерчинских рудников писал, что дуэль — «грустный предрассудок, который велит смыть кровью запятнанную честь. Предрассудок общий и чуждый духу христианского.

Им ни честь не восстанавливается, и ничто не разрешается, но удовлетворяется только общественное мнение…» Он знал, что говорил, ибо сам убил на поединке некоего Свиньина. В. А. Оленина вспоминала: «Этот несчастный имел дуэль и убил — с тех пор, как Орест, преследуемый фуриями, так и он нигде уже не находил себе покоя, и был… как остервеневший в 14 число».

Быть может, нелегко увидеть прямую связь между декабрьским восстанием и предшествующей ему полной дуэльных приключений жизнью дворян-бунтовщиков; однако вызова, брошенного тогдашним правителям России со стороны молодой генерации дворянства, будущих декабристов, не заметить нельзя. Николай Огарев писал об Александре Одоевском: «Он принадлежал к числу тех из членов Общества, которые шли на гибель сознательно, видя в этом первый вслух заявленный протест России против чуждого ей правительства и управительства, первое вслух сказанное сознание, первое слово гражданской свободы; они шли на гибель, зная, что это слово именно потому и не умрет, что они вслух погибнут». Шумные дуэльные истории до декабрьского периода были словно репетицией этой гибели «вслух».