Анатолий Марков - Родные гнёзда Страница 38

Положение моё было довольно глупое. Мне было неловко обнаруживать перед подчинёнными то, что в моём возрасте, положении и при тогдашней обстановке можно было назвать совершенно неуместной сентиментальностью. Между тем я твёрдо решил, что спасу жизнь перепёлки, хотя бы это меня и поставило в неловкое положение. Нам пришлось выбраться за город и долго ехать в кромешной тьме с затемнёнными по законам военного времени фарами. Доехав, по моим расчётам, до хлебных полей, я остановил машину и, забрав с собой корзинку, вышёл на дорогу. Войдя в какие-то заросли, я ручным фонарём осветил траву и вывалил в неё из корзинки перепёлку. Ослеплённая и ошеломлённая снопом яркого света, она осталась неподвижно лежать на боку.

В этот момент хриплыми голосами, перебивая друг друга, в Александрии завыли сирены воздушной тревоги. Испуганная их диким звуком, перепёлка встрепенулась, подпрыгнула и, столбом взвившись в воздух, мгновенно исчезла в ночном небе.

Когда я возвращался к автомобилю, из него на дорогу высыпала вся моя команда, смотревшая на меня вопросительно и удивлённо. Положение явно требовало объяснения.

— Вы, вероятно, хотите знать, — сказал я им, — зачем мы сюда приехали и что у меня сидело в корзинке? Так вот… в ней сидела птица, которая перелетела море и отдыхала у меня в гостях, а теперь я её выпустил на волю. Вот и весь секрет нашего путешествия сюда. А теперь по местам, мы едем назад в Александрию.

Когда автомобиль тронулся, я повернулся к Хаузу и сказал:

— А знаете, сержант… Мне почему-то кажется, что птица эта прилетела сюда с моей родины…

— Это вполне возможно, сэр, — вежливо ответил он и прибавил после небольшой паузы: — Я хотел бы вам сказать, сэр, что я вас понимаю…

Он был вежливым и тактичным человеком, этот лондонский полисмен.

Когда мы подъезжали к Александрии, над городом дрожало зарево пожаров, по небу гудели германские авионы, а земля дрожала от гула канонады, и на ней было очень неуютно.

Охотничьи истоки

Моими первыми охотничьими трофеями являлись лягушки и крысы, которых я стрелял мальчиком, получив в день своего десятилетия от отца, по традиции, мелкокалиберный карабин Франкота. В нашей охотничьей из поколения в поколение семье этот карабин служил прекрасной подготовкой для мальчика, из которого впоследствии должен был выработаться серьёзный охотник.

Детская охота с полуигрушечным карабином не только учила нас с братом меткой стрельбе, но и приучала к хладнокровию, выслеживанию дичи и выбору удобного момента для выстрела. Кроме того, мы ещё детьми приобретали практику обращения с огнестрельным оружием и усваивали необходимые правила предосторожности, чтобы не поранить ни себя, ни других, правила, которые со временем входили в кровь и плоть, и у взрослого охотника явились как бы второй натурой. Настоящие охотничьи ружья мы с братом получили только к шестнадцати годам, когда оба мы могли почитаться уже опытными и меткими стрелками. Система эта имела под собой серьёзное основание, так как те лица, которые воображают себя охотниками без надлежащей многолетней практики, в действительности являются на серьёзных охотах опасностью для окружающих и проклятием для дичи. Искусство подойти к зверю или птице, необходимость ясного представления о том, когда именно надо выстрелить, меры, которые необходимо принять, если дичь ранена, в особенности, если это крупный зверь, являются необходимейшими правилами для всякого настоящего охотника. Среди людей, воображающих себя таковыми, наиболее опасными являются те, кто считает, что шикарный охотничий костюм и дорогое ружьё совершенно достаточны для участия в серьёзной охоте, не понимая того, что охота, как всякая профессия, требует долгой практики, и ей надо учиться с молодых лет. Настоящий охотник должен прежде всего любить природу, гореть желанием понять жизнь диких животных, жалеть и стремиться сохранить дичь для охоты. Только обладание всеми этими качествами, в соединении с искусством хорошего стрелка, делает из человека настоящего охотника. При наличии же этих качеств приключения и удовольствия охоты в течение долгих лет почти безграничны.

В имении моего отца был особый «свиной двор», отведённый исключительно для разведения и откорма свиней. Это был большой двор, с четырёх сторон окружённый деревянными зданиями, наполовину закрытыми снаружи — «для тепла» — соломой, пропитанной известью. Внутри эти помещения были разделены невысокими загородками на отдельные закуты, в которых содержались свиньи, назначенные для откорма и продажи. На дворе же и только по ночам пребывало свиное стадо, состоявшее из поросных свиней и поросят разного калибра, которые днём паслись в поле.

Вдоль помещений, именовавшихся малопоэтическим словом «свинятники», помещалось постоянно с лета до лета и безвыходно около 200 толстых йоркширов, и одновременно с тем на нелегальном положении, под полом, на чердаках и в стенах огромное и никем не считанное число крыс, питавшихся свиным кормом.

Подарив мне карабин, отец одновременно с тем поручил мне охоту на крыс в этих свинятниках, причём для поощрения за каждую убитую и представленную ему крысу я получал по 2 копейки. Летними каникулами, когда я был свободен от учебных занятий в корпусе, я все дни проводил на этой интересной охоте, убивая ежедневно по несколько десятков крыс. Охота эта, однако, была не так проста, как казалась с первого взгляда. Едва раздавался первый выстрел моего карабина — негромкий сухой щелчок, как все свиньи, крепко спавшие после дачи корма и наполнявшие своим храпом все помещения, одновременно с испуганным храпом вскакивали на ноги, и надо было минут пять, чтобы всё это свиное население успокоилось и снова уснуло. От всхрапа и испуга свиней пугались и крысы, немедленно скрывавшиеся по норам, и надо было иногда довольно долго ждать, чтобы они опять появились и принялись за месиво, оставшееся от свиного обеда в корытах. Помимо этих вынужденных антрактов, отнимавших много времени, я принуждён был тщательно выцеливать мою «дичь», так как по условию с отцом я обязан был для получения премий предъявлять трупы убитых мною крыс, за каждый же даром израсходованный патрон с меня взыскивалась копейка штрафа.

Крысы на рану были очень крепки, и даже смертельно раненные, они немедленно скрывались в нору. Скоро, однако, я так набил руку, что стал убивать крыс пулей в глаз и почти не делал промахов.

Мало интересуясь свиньями, которых я не люблю, я мальчиком не отдавал себе отчёта в том, что откармливаемые толстухи страдали поголовно ожирением сердца и были чрезвычайно слабонервны, так что многим из них достаточно было внезапного волнения, чтобы они кончались на месте от разрыва сердца.