Алексей Рыбин - Три кита: БГ, Майк, Цой Страница 39

Милиция гоняла меломанов и у «Юного техника», пойманным могли впаять все что угодно – от статьи (не помню номер) за «нетрудовые доходы», проще говоря за спекуляцию, до антисоветской пропаганды. Хотя на тот момент времени официальных списков запрещенных групп еще не было, они появились при Андропове, но любая западная пластинка прекрасно подпадала под понятие «антисоветская пропаганда», вернее, «пропаганда чуждого нам западного образа жизни», что, по сути, одно и то же.

Андрей имел деньги (поскольку он работал и отец присылал вполне осязаемые суммы) и собрал хорошую коллекцию, слыл, как я уже говорил, на «толчке» человеком уважаемым.

К человеку с деньгами в СССР всегда относились уважительно. Правда, те, у кого денег было мало, жутко завидовали и люто ненавидели тех, у кого их много, но среди коллекционеров подобной ненависти не было: ростки капитализма все-таки отравили их души, и в отношениях между меломанами царило, в общем, равноправие.

Андрей любил музыку, слушал ее часто и громко, и его друзья и соседи привыкли к этому – Хуа Гофэн (сосед по лестнице, парень, значительно младше Андрея по возрасту) быстро влился в круг меломанов, на «толчке» Андрей познакомился с Вольдемаром, моим одноклассником, который стал заходить к Панову в гости – чем дальше, тем чаще, – а Вольдемар привел к Андрею и меня – показать «настоящего меломана».

Андрей («Оззи») был тогда в глазах окружающих именно «настоящим меломаном», «центровым парнем», выглядел он, на зависть всей окружающей молодежи, чистым фарцовщиком, хотя фарцовкой никогда не занимался.

«Оззи» был волосат, моден – ходил в дорогущем джинсовом костюме – одежде, недостижимой для простых советских граждан, и всегда таскал под мышкой пачку пластинок, каждая из которых стоила рублей по пятьдесят (половина зарплаты среднего инженера). «Я инженер на сотню рублей – и больше я не получу», как пел в те годы Гребенщиков, – и это истинная правда. Все нынешние россказни о том, как распрекрасно жили наши люди при советской власти, – не более чем маразматические путешествия в вымышленные миры, иногда эти путешествия напоминают мне книжку «Мифы Древней Греции».

Андрей наконец собрался поступать в институт – разумеется, театральный (ЛГИТМиК), по семейной, так сказать, традиции, – и прекратил прием гостей. Вместе с этим он вдруг перестал быть «Оззи» и подстригся. Прежняя кличка отсылала к группе Black Sabbath: Андрей тогда был очень похож на Оззи Осборна – полный красивый длинноволосый парень с приятными, мягкими чертами лица. Правда, ростом он был повыше и статью поуверенней, чем страшный Осборн, но имя «Оззи» прижилось и держалось за Андреем аккурат до начала подготовки к поступлению в Театральный.

Андрей поступил – и познакомился с Максимом Пашковым, учившимся там же, мастера не помню, Андрей – бывший «Оззи» – учился у Горбачева.

Максим Пашков стал захаживать к Андрею – экзамены миновали, и дом Панова вновь стал открыт для друзей.

Максим – недооцененный, мало кому известный сейчас музыкант, имя его обычно упоминают вскользь, да и то лишь упертые фанаты «Кино»: дескать, когда-то, в самой ранней юности Витя играл в какой-то «Палате № 6» с каким-то Максимом Пашковым…

Максим Пашков жил в очень таком по-хорошему старомодном доме. Когда я слушаю песню Леонидова «Тысяча пластинок», я всегда вспоминаю квартиру Макса Пашкова – огромное количество книг, уютные обои красных тонов, пластинки, бумаги, пожилые интеллигентные, но современно мыслящие родители, старый дом на Садовой. Очень все было там «по-взрослому». И сам Максим среди нас выделялся какой-то взрослостью, внутренней солидностью, хотя и был невысок, подвижен и юрок, любил откровенно похулиганить и крепко выпить. Максим очень хорошо и правильно говорил – и так же здорово играл на гитаре и пел.

Я вспоминаю музыкантов тех лет – конец семидесятых, – и мне кажется, что Максим играл тогда лучше всех. Он играл как-то очень правильно, технично и осмысленно, он понимал, как должна звучать песня и по каким законам она строится; его группа «Палата № 6» была совершенно неизвестной, не выступала на «сейшенах», где блистали «Зеркало», «Россияне», «Джонатан Ливингстон», но песни у Максима были даже не интересней – они были просто совершенно другого уровня. Как ни пытались ленинградские рокеры греметь со сцены унылыми риффами, все равно у всех получалась одна и та же вялая бардовщина, причем достаточно плохо спетая.

«Палата» играла совершенно другую музыку, Максим как-то умудрился делать «рок» совершенно правильно и изгнал из своей музыки даже намек на КСП. Таких групп мало и сейчас – все современные «звезды русского рока», за небольшим исключением, делают все ту же бардовскую песню, очень громкую по подаче, но совершенно «костровую» и дворовую по сути. Если говорить о «стариках», то разве что Кинчев выделяется из общей чесовой массы: у него отличная команда и с самого начала он знал, как конструировать песни так, чтобы они были музыкально похожи на любимого им тогда Элиса Купера.

Пел Максим хорошо поставленным тенором, пел правильно и сложно – его песни вряд ли бы исполнил среднестатистический парень в подворотне с гитарой. Да даже не вряд ли, а наверняка не исполнил бы, потому что просто не понял, какие аккорды нужно брать и как часто их менять.

Так же, кстати, как и некоторые песни Цоя сейчас остаются недостижимыми для парней из подземных переходов – несмотря на всю их, песен, внешнюю, кажущуюся простоту.

Максим стал ходить к Панову все чаще, приводил с собой группу. На бас-гитаре в группе Максима играл восточной внешности парень – несмотря на этот внешний «Восток», выделяющий его в любой компании, парень этот, Витя по фамилии Цой, был совершенно незаметен, он существовал невидимкой, все время молчал и, положив свою бас-гитару, тут же забивался куда-нибудь в угол со стаканом сухого вина и папиросой.

Максим часто называл его просто «Цой» – и долгое время все, кто болтался в квартире Андрея, думали, что Цой – это кличка странного, молчаливого и незаметного паренька.

Играть на гитаре Цоя научил Максим – и научил сразу правильно. Основополагающей вещью в игре Витьки был ритм – по крайней мере, тогда, когда юный Цой рубился в «Палате № 6». Максим добивался ритмичной игры и добился-таки – как басист Цой был просто железобетонным парнем, на его партиях уютно лежали все сложные гитарные гармонии Максима.

Группа записала даже что-то вроде альбома – дома у Максима, на два магнитофона «Маяк». Там была даже одна песня на английском, Максим владел языком. Я помню только припев, что-то такое вроде «Бим-Бам Гумен, Бим-Бам Бэнд going to the airport».