Хэди Фрид - Осколки одной жизни. Дорога в Освенцим и обратно Страница 39

Довольно долго ничего не происходило. Мы надеялись получить пищу. Прошла вторая половина дня, и никто не вспомнил о нас. Наконец девушки принесли котел с супом. Когда пришла моя очередь, я мысленно пыталась внушить раздатчице, чтобы она зачерпнула со дна. Может быть, перепадут овощи или даже мясо. Она погрузила половник и налила в мою миску коричневатую пахучую жидкость, в основном вода и немного овощей. Капуста, лук? Я не могла понять. Но после трех дней без пищи хорошо было хотя бы выполнять процедуру еды: опустить ложку в суп, поднести ее ко рту, проглотить и ощутить, как горячая жидкость течет по внутренностям. Я ела медленно, чтобы растянуть этот процесс подольше. Хлеба нам не дали.

Вечером нас вызвали на перекличку, затем еще раз утром. Больше ничего не произошло. Утром нам дали «кофе», днем жидкий суп и опять «кофе» вечером. Через несколько дней нам один раз перепал хлеб. Больше мы его там никогда не видели. Нам также не давали воду.

Многие девушки выходили во двор и пили из грязных луж, хотя это было запрещено — во избежание эпидемии тифа или чтобы мучить нас?

Однажды по дороге в уборную я увидела, что по другую сторону проволоки женщина в лохмотьях подходит к луже. В Белсене охрана состояла, главным образом, из венгерских солдат, и я слышала, как один из них велел женщине остановиться. Она не обратила внимания и нагнулась попить. Раздался выстрел, и женщина упала.

Однажды утром в барак вошел эсэсовец и спросил, желает ли кто-нибудь добровольно поработать. За это выдадут дополнительную миску супа. Я согласилась, не имея представления о том, что это за работа. Нас отвели за бараки, где лежали груды трупов. Нам дали лопаты и велели выкопать глубокие ямы и захоронить мертвых. Я посмотрела на трупы и безучастно начала работать. С таким же успехом это могли быть дрова. Я даже не думала о том, что сама могла оказаться среди лежащих здесь.

Вместе с моей скелетообразной компаньонкой я усердно копала. Когда последовал свисток на обед, я совсем выдохлась. Нам дали густой суп с овощами, в моей миске даже оказалась кость. Съев свою порцию, я заметила, что в котле еще немного осталось. Я решила взять еще суп для Ливи и стала опять в очередь, а когда мою миску наполнили, поставила ее в стороне, думая о том, как обрадуется Ливи этому сюрпризу.

Пока я сидела и отдыхала, мне показалось, что миска обращается ко мне и предлагает изменить свое решение. «Как хорошо я пахну, какой густой суп», — казалось, говорила она.

Но я была непреклонна. Это для Ливи, я не буду слушать, что говорит мне мой желудок. Но суп продолжал манить: «Она только лежит на кровати, ничего не делает. Ты работаешь, тебе нужно больше пищи. Быстренько съешь меня. Может быть, хватит еще на одну добавку, и миска не будет пустой. Будет глупо, если ты пропустишь возможность получить еще добавку».

Этот последний довод меня убедил. В надежде еще на одну добавку я съела этот суп, причем, теперь, когда самый острый голод был утолен, я ела медленно, наслаждаясь каждой ложкой, держа суп во рту, прежде, чем проглотить. Закончив, я стала ждать добавки. Но, увы. Весь суп съели, и девушки, работавшие на кухне, собирали миски, чтобы унести.

Я сидела с полным желудком, и меня мучила совесть. Я предала свою меньшую сестру. Я съела ее суп. Я низшее из низших существ. Как все остальные. Думала только о себе. Как я презирала тех, кто обманывал своих сестер или воровал у матерей. Теперь я не лучше их. Сумею ли я когда-нибудь искупить свою вину перед Ливи? Я чувствовала, что обманула не только сестру, но и свою мать, которая поручила мне беречь ее.

Но все мы изменились. Большинство к худшему, немногие к лучшему. Некоторые доказали, что они благородны и неэгоистичны. Никогда не забуду Марию, прислугу, которая нашла в лагере свою хозяйку. Как самозабвенно она заботилась о хозяйке, готова была сама голодать, чтобы накормить старую больную женщину. И моя собственная тетя, которую я никогда не любила за ее эгоизм и плохое отношение к нам, детям. У нее не было своих детей, и мы всегда считали, что она нас не любит. Но теперь она совсем изменилась. Она ухаживала за своей племянницей Юдифью, как если бы та была ее дочерью. Когда ей удавалось достать что-нибудь сверх пайка, она отдавала все Юдифи, которая рассказала мне об этом после войны.

Но это были исключения. Большинство думали только о себе. Они могли ударить собственную мать и украсть хлеб у сестры. Теперь я знала, что я не лучше их.

Мы лежим на нарах в полной апатии. Кто-то спрашивает:

— Давно мы здесь?

— Кто знает? Неделю, месяц, год?

— Какое сегодня число?

Кто-то ответил:

— Пятнадцатое апреля.

— Жаль, — сказала я. — Я проиграла пари, Сюзи. Придется тебе поверить мне в долг. Мы сегодня не получим хлеба.

У Сюзи не хватило сил ответить мне. Мы больше не чувствовали голод, только невероятную слабость. Не было сил сделать лишнее движение, произнести лишнее слово. Я просто лежала. Кажется, не было мыслей в голове. Казалось, что я плаваю в пространстве. Может быть, это то, что называется нирваной?

День тянулся медленно, и вдруг послышался шум. Девушка, которая была ближе всех к окну, истерически закричала:

— Британские танки!

Я подумала, что бедняжка бредит, и даже не потрудилась посмотреть.

Прошло несколько часов, затем снова послышался шум во дворе. То-то на верхнем ярусе посмотрел в окно и закричал:

— Смотрите, смотрите, солдаты бегут.

— У них белые повязки на рукавах, — сказала другая.

— Смотрите, британский солдат!

Безусловно, что-то происходило. С трудом я встала на ноги и подобралась к окну. Я увидела… или это мне снилось? Неужели у меня тоже галлюцинация? Я не была уверена, но мне казалось, что я вижу солдат не в немецкой форме. Нас освободили. И это было 15 апреля.

В тот момент я ощущала только невыразимую усталость. Я вернулась на койку, мне хотелось только спать. Но вдруг мои мысли ожили. Я начала строить планы на завтра. Завтра, завтра я буду искать отца. Он жив, он должен быть жив, я это чувствую. Я старалась убедить себя и мысленно вернулась к тому времени, когда мы отправлялись в поезде в Гамбург и пришла девушка, передала мне привет из пекарни.

В бараке тихо. Прекратился радостный шепот. Большинство девушек уснули, совершенно изможденные.

Завтра, завтра начнется жизнь.

Завтра я должна обойти разные лагеря. Не будет охраны, и колючая проволока не помешает мне искать отца. Я прочешу один лагерь за другим. Засыпая, я видела себя проходящей сквозь заграждения, как будто через паутину. Теперь мы свободны.

Свобода. Я не могла полностью осознать, что это значит. Но одно я знала: я жива, хотя была мертва. Я умерла в ту ночь 17 мая 1944, в ночь, когда мы прибыли в Освенцим. Но теперь я опять живу. Мне дана вторая жизнь. С этих пор я буду праздновать день своего рождения 15 апреля. Кто знает, какое будущее ждет меня? Что бы ни случилось, я буду уже другим человеком, в котором не осталось ничего от девушки, родившейся в один июньский день 1924 года в Сигете.