Женевьева Табуи - 20 лет дипломатической борьбы Страница 39

– Я выражаю сожаление, – весьма вежливо отвечает Адольф Гитлер, – спорная надпись действительно ускользнула от моего внимания, иначе я бы этого не потерпел. Я никоим образом не помышляю о том, чтобы требовать возвращения Эльзаса и Лотарингии! Я по собственному опыту знаю всех этих эльзасцев! Я знаю, что, будучи присоединены к Германии или к Франции, они никогда не будут довольны своей судьбой. Бесполезно драться из-за них. Если я и стремлюсь к чему-либо, господин посол, так лишь к тому, чтобы в один прекрасный день мне можно было бы воздвигнуть памятник, как человеку, который примирил Францию и Германию! Нас разделяет лишь проблема Саара, но, должно быть, не так уж трудно ее урегулировать, не ожидая плебисцита!

На следующий день Андре Франсуа-Понсэ входит в кабинет Даладье, на которого, как, впрочем, и на всех в Париже, сильное впечатление произвела та быстрота, с какой гитлеровский режим установился в Германии.

Усаживаясь, Андре Франсуа-Понсэ рассказывает:

– Тот факт, что Гитлер перешел таким образом от теории к практическим действиям, таит в себе нечто поразительное. Наблюдая за ним, я испытываю такое чувство, словно присутствую при смене декораций на сцене, над которой не опустили занавес и когда… бригады грубых рабочих сцены ходят взад и вперед; одни бесцеремонно срывают старые декорации, другие устанавливают стойки для новых, третьи появляются из-за кулис, неся на плечах необходимую меблировку; перемена декораций не обходится без криков и шума; слышатся свистки, удары молотка, ругательства, приглушенные стоны, отрывистые слова приказаний. И зритель задает себе вопрос, не отлетит ли рикошетом в зал и не заденет ли его кусок дерева или железа, брошенный слишком грубой рукой. Но в конечном счете, господин председатель совета министров, замена одного мира другим длилась ровно одно мгновение. И отныне перед нами новые декорации и соответствующее им новое освещение.

Даладье становится задумчивым. Бьет 7 часов, наступает время пресс-конференции. Франсуа-Понсэ встает и говорит в заключение:

– Во всяком случае, если фюрер стремится рассеять наши опасения и привлечь нас к идее переговоров с глазу на глаз, то это значит, что он уже имеет в виду разрыв с женевской организацией! Это одно из положений его доктрины. Он слишком много настаивал в своей пропаганде на необходимости освободиться от «невыносимой тирании Женевы», чтобы он мог в течение долгого времени мириться с ней. Поверьте мне, господин председатель совета министров, единственный вопрос, который стоит перед ним, – это выбор удобного случая.

Приземлившись в воскресенье 24 сентября на женевском аэродроме Куэнтрэн, делегаты 14-й сессии Ассамблеи Лиги Наций были немало удивлены при виде множества людей и огромного количества полицейских. Это пришли на аэродром, вырядившись в свои самые лучшие одежды, женевские немцы. Задрав головы кверху, они ожидают самолет, который должен доставить Геббельса. Журналисты прилагают все возможные усилия, чтобы убедить полицию оказать им честь присутствовать при прибытии министра пропаганды нового канцлера Гитлера.

На какое-то мгновенье можно подумать, что находишься в Берлине… Немцы приветствуют друг друга по-гитлеровски.

Из маленького кафе, расположенного на открытом воздухе, только и слышатся возгласы «хайль Гитлер!». Там собрались женщины и дети, и в руках у каждого из них был небольшой гитлеровский флажок. Маленькая девочка держит букет георгинов.

Наконец сообщают о прибытии самолета. Консул направляет всех членов немецкой колонии на взлетно-посадочную площадку. Он выстраивает их в ряд. В голубом небе появляется самолет. Консул дает сигнал своим соотечественникам, которые должны трижды прокричать «хайль», когда приземлится немецкий «фоккер».

И в то время, когда из самолета выходит нескладный маленький человек со смуглым лицом, раздается троекратное «хайль».

Одетый в потертый дождевой плащ цвета беж, Геббельс автоматически обменивается ста пятьюдесятью рукопожатиями, целует маленькую девочку, принимая георгины, и, сопровождаемый десятком телохранителей, садится в автомобиль, который со скоростью восемьдесят километров в час направляется к отелю «Карлтон», резиденции германской делегации.

В Женеве, куда главы крупнейших государств прибывают и откуда они уезжают, как самые обыкновенные граждане, этот маленький спектакль столь неуместен, что собравшиеся наблюдают за ним с некоторой иронией.

Во время пребывания на Ассамблее Геббельс появляется – даже если он идет всего лишь из одного конца зала в другой – только окруженный спереди, сзади и по бокам семью или восемью здоровенными молодчиками, так называемыми «экспертами по пропаганде», под пиджаками которых, однако, можно угадать коричневые рубашки.

Тем не менее Геббельс возбуждает большое любопытство, и его свирепое измученное лицо аскета привлекает к себе взоры. Выражение величайшего презрения, с каким он слушает делегатов малых стран, ссылающихся в своих речах на «свободу» и «право жить как равные в международном сообществе», сменяется выражением бешеной ярости, когда он слышит аплодисменты, которыми каждый раз встречают маленького Дольфуса именно потому, что последний оказывает Гитлеру сопротивление. И наоборот, насмешки и глухой ропот всегда сопровождают его, Геббельса, появление.

Все это порождает атмосферу постоянной тревоги, которая все более усиливается в связи с тем, что в конце лета Поль-Бонкур, американский делегат Норман Дэвис и Макдональд, охваченные беспокойством, добавили к плану разоружения Макдональда. уже почти принятому фон Нейратом в качестве основы для переговоров, «дополнительную статью».

Новая статья запрещает рейху перевооружаться в течение периода от четырех до восьми лет и устанавливает весьма строгий контроль.

Вот наконец долгожданный предлог для Гитлера.

Спустя несколько дней Геббельс принимает представителей печати в отеле «Карлтон». Он заставляет очень долго ждать себя, затем появляется, сопровождаемый, как обычно, своими телохранителями. Часто прибегая к театральной мимике, он зачитывает длинную речь, в которой изображает Германию как свободолюбивую, мирную и демократическую державу. Но в то же время он нападает на евреев.

Это вызывает волнение среди журналистов, большинство которых – евреи.

А Геббельс невозмутимо продолжает: «Господа, я могу вас заверить, что в Германии нет концентрационных лагерей! Существуют лишь лагеря, где из чувства гуманности предоставляют работу тем, кто ее не имеет!»

Геббельс положительно не имеет успеха в Женеве. Поэтому, отправив барона Константина фон Нейрата в Берлин, он через несколько дней уезжает и сам, оставив некоторых из своих телохранителей для ведения нацистской пропаганды в кулуарах Ассамблеи.