Александр Ступников - Отражения Страница 39

Он резко схватил лежащий под ногами песок, швырнул землю в глаза стоящего рядом солдата с винтовкой и с размаха заехал кулаком в глаз майору. Со всей силы и злости. На всё происходящее. А затем, не оглядываясь, рванул в кустарник и далее — в лес.

Пули вслед его не догнали. А наоборот, подгоняли все дальше. Вглубь и в сторону, от людей.

Он уже понял, что люди в этот первый или второй день войны и есть главная для него опасность. Лесами, скрываясь, пошел домой, в свою деревню. Пока добрался, немцы прошли мимо, на восток, но полицаи уже командовали вовсю. Полицаи — это первое, что приносит с собой новая власть.

Отмывшись, он встретил и друзей, из земляков, и других окруженцев. Огляделись, посоветовались. И решили, что деваться некуда. Хотя есть — к кому. Но не для них. И они ушли в лес, бороться. Сначала группа, потом отряд и наконец партизанская бригада. А он — её командир. И было всё, что бывает на войне. И о чем потом стараются не говорить. И наоборот, о чем говорят. Смотря кому, но не всем. Кому надо.

Летом 1944-го вернулась Красная армия и пошла дальше, к Польше и Германии, а в Беларуси порядок и власть устанавливали партизаны. Мужчин, переживших оккупацию, в том числе и бывших полицаев, не замаранных кровью, забирали на фронт. Война-то еще продолжалась и ей, ненасытной, нужны были люди. Часть партизан тоже мобилизовали. Но власть и порядок в республике, единственной в Советском Союзе, наводили именно те, кто здесь же воевал в подполье и в лесах.

И он снова стал врачом и даже занял солидный пост в системе здравоохранения в столице. Вскоре его избрали на какой-то съезд в Москве. Молодой комбриг и солидный врач, он принял это как еще одну награду. Живи — и радуйся. Там, в толпе отдыхающих от работы делегатов, к тому же встретил товарища по партизанской бригаде, ставшего партийным начальником. В те времена люди поднимались нередко так же резко, как и падали.

На съезде, в кулуарах, к нему подошел еще один старый знакомый, работник столичного аппарата государственной безопасности. Одноглазый. Многие, что при должностях, так лучше видят. Вот и его высмотрел тот самый майор, тоже выживший, но запомнивший врача, который выбил ему глаз под Барановичами, в самом начале войны.

На ней, несуразной, у каждого была своя память.

В Минске его забрали прямо при выходе из московского поезда. Наручники не одевали — это всё кино. Или из будущих послевоенных времен. Засунули в крытый «черный воронок» и повезли недалеко, в знаменитую и существущую по сей день минскую тюрьму на Володарке, на улице Володарского. Задержанного положено выводить из машины внутри, во дворе тюрьмы. Но в тот раз ворота почему-то заели. А он понял, что вырваться из системы, попав в нее, на допросы и пытки, будет трудно. Команда-то на его арест шла из Москвы.

И, когда охранники, стоящие у машины, внизу, открыли дверь и приказали выходить, он, сверху, ударил одного ногой в горло, сшиб другого и кубарем сорвался вниз по улице. Там, где совсем рядом сегодня городской сквер, а тогда была громадная воронка и стоящие за ней развалины домов уничтоженного минского гетто. Ищи- свищи.

Он пробрался к одному из своих товарищей- партизан. Так, мол, и так — выручай. Посидели, выпили, подумали и пришли к выводу: если приказ об аресте был из Москвы, то отменить его смогут, рассмотрев, в той же Москве. Здесь, дома, кто против Берии пойдет? Пока разберутся — костей не соберешь.

Друг запряг лошадь, взял запас сала и самогонки, уложил на телегу дрова, спрятал там своего комбрига и почти целый месяц тащился с ним до Москвы. Вся надежда была на товарища по партизанской жизни, партийного работника. Тот и помог. Как мог. И даже сумел донести суть конфликта до Сталина. Вождь приказал разобраться в деле самому главному начальнику государственной безопасности, но Берия якобы ответил — Если каждый дезертир будет у моих людей глаз выбивать, а мы их прощать, то кто тогда станет Родину защищать? Это, мол, он не на майора руку поднял, а на власть. Значит, не уважает…

И повезли партизанского комбрига в лагеря, на Колыму, дальше некуда. Как врага и двурушника. Оказалось, что в их, уже совсем другой бригаде, таких было много — 26 человек. И все, как на подбор, строили на руководящих постах страну или воевали за нее. А надо было за Сталина.

Да и мало ли, кто кем был. За решеткой для охранников они все одинаковы, как и для тех, кто еще на свободе — зэки.

Однажды, спустя полгода, к ним в лагерь приехала комиссия во главе с генералом. И тот захотел посмотреть построение. Генералам многое можно, пока они при деле. И видеть, и командовать. Главное, не говорить лишнего. Но зэк- комбриг узнал в этом начальнике друга по штабу партизанского движения. Терять снова было нечего и он, к ужасу возмущенных овчарок, вдруг вышел из строя.

Не впервой. А иначе так, в строю, и останешься, до околения.

Генерал от военного братства не отказался. Выслушал, подсуетился и… забрал заключенного с собой. Так, после пересмотра дела, он снова оказался дома. И снова стал работать в медицине, помогать больным, уже как главный врач больницы. И все было хорошо. В смысле, как только может быть хорошо у тех, кто занимается своим делом.

Но война снова достала его. В спину. По причине банальной зависти.

Спустя уже много лет после Победы несколько бывших партизан написали жалобу-донос с обвинением его чуть ли не в предательстве. В третий раз. Правда, время было уже не сталинское, но все равно гнилое. Счастливые времена бывают только в воспоминаниях молодости и о седой старине. Чем дальше, тем светлее.

А во время войны партизаны постоянно оказывались в кольце блокад, когда враг пытался их уничтожить, окружив зону и сжимая кольцо. Нередко отрядам приходилось быстро перемещаться, скрываясь в лесах и постоянно уходя от удара. Или, попросту говоря, убегать и прятаться. При одной из таких смертельных блокад командир бригады, понимая, что с больными и раненными им не уйти, передал их на попечение крестьян близлежащих деревень. Мол, мы вернемся.

А дальше там было, как и бывает в жизни: где-то людей спрятали и их никто не выдал. А где-то отдали немцам и полицаям на расправу. Об этой гибели товарищей спустя много лет вдруг вспомнили и некоторые бывшие партизаны. Впрочем, «вдруг» в таких случаях не бывает. Скорее всего, уже профессор и главный врач не смог или не захотел пробивать какие-то льготы. Не это было его прямым делом. Но «дело» возникло вновь.

И ему опять повезло. Главой республики уже был уважаемый и поныне бывший партизанский командир Петр Машеров. А он и военное лихолетье, и ситуации, и людей знал не понаслышке. Сам был из первых командиров Сопротивления. Боевых товарищей просто так в обиду не давал. Профессор остался на своём месте и даже вскоре стал Героем Социалистического Труда. По заслугам, как врач.