Федор Орлов - Месть «Голубой двойки» Страница 4

Свободного времени не хватало нам и вечерами. Его поглощали самостоятельные занятия, подготовка к зачетам, общественная работа. Часто забегал в общежитие комсорг эскадрильи, стрелок-моторист Боровко, заводил беседы на разные темы, записывал в кружки художественной самодеятельности. Молодые летчики охотно пели в хоре — там были девушки. Заглядывал к нам и секретарь партийной организации эскадрильи, борттехник Колесников, прекрасный специалист, прямой и открытый человек. По тревоге он обычно первым подготавливал свою машину к полету и первым запускал моторы. Комиссар эскадрильи Лебедев не чаял в нем души. Сам же Лебедев, как и Новиков, был маленького роста. Когда они, командир и комиссар, шли вместе, мы издали узнавали их по росту и разбегались по классам, чтобы лишний раз не попадаться «на глаза начальству» и не выслушивать, стоя навытяжку, очередное нравоучение о нормах поведения молодого летчика. Но если все-таки кто-нибудь из нас ненароком попадался, то уж командир и комиссар не отпускали его до тех пор, пока по очереди не прочтут целую «лекцию». Комиссар Лебедев при этом часто обращался к «слушателю» со словами: «Ну вот, голуба моя». У командира эскадрильи Новикова была другая любимая поговорка, к которой он прибегал очень часто: «Фигурально выражаясь». За глаза летчики так и звали их: «Голуба моя» и «Фигурально выражаясь». Но мы уважали их: оба они были хорошими пилотами и справедливыми командирами.

Комиссар однажды поймал нас, как говорится, с поличным. Случилось это неожиданно. День был нелетный. В такие дни теперь мало кто следил за нашим временем. После построения мы обычно часа два тренировались в радиоклассе по «морзянке» и возвращались в общежитие. Там каждый занимался своим делом. Не помню, по какому случаю это было задумано, но летчики Савин и Николаев решили в этот день преподнести нам сюрприз. Они вернулись в общежитие раньше и, наполнив графин водкой, к нашему возвращению выставили его на стол. И тут вдруг, за нами же следом, зашел комиссар. Графин со стаканом так и остались на столе, за который как раз и сел Лебедев. Немного посидев и поговорив с нами, он перед уходом, к ужасу всех, вдруг налил из графина целый стакан. Мы молча наблюдали, что же будет дальше. «Голуба моя» выпил полный стакан нашей «воды». Но даже не поморщился. Повернулся и, не сказав ни слова, направился к выходу… Никто теперь не сомневался, что завтра на построении нас постигнет «великий разнос» с соответствующими «оргвыводами». Но, к нашему удивлению, ни завтра, ни послезавтра никаких разговоров об этом не было. А «оргвыводы» все-таки были: более строже стал наш распорядок дня, усилился контроль за нашими занятиями.

Но вскоре программа ввода в строй молодых летчиков была выполнена, и нас из общежития расселили по квартирам.

Получилось так, что я теперь жил со своим командиром Николаем Гастелло в одном доме, в одном подъезде и на одном этаже. Гастелло был семейным. Жена моего командира, Анна, была аккуратная, хозяйственная женщина. На вид она казалась немного старше Николая Францевича. У них был маленький сын Витя, он еще с трудом поднимался по лестнице, но резво бегал и играл во дворе у нашего четвертого подъезда. В одной квартире с Гастелло жил Костя Иванов, он занимал одну комнату, а Николай с семьей — две. Меня поселили в маленькой комнате, такой же, как у Кости, в квартире напротив. Здесь жил со своей семьей командир третьей эскадрильи Борис Захарович Зумбулидзе. Дочка Зумбулидзе, маленькая Беллочка, любила рассказывать сказки. При этом она так забавно шепелявила, что нельзя было не рассмеяться. Беллочка пользовалась во дворе всеобщей любовью, и с особой завистью посматривала на нее жена нашего штурмана Рая Скорынина.

Я нередко допоздна засиживался у Гастелло. И Костя, и Николай любили шахматы. Учились мы играть и на баяне. Николай разучивал песни по нотам, я играл на слух. Я никогда не видел своего командира скучающим. Он всегда был чем-то занят: много читал, помогал жене по хозяйству. В квартире у них меня поражали чистота и порядок. Николай сам мастерил игрушки для сына. На Витином «аэродроме» стояли самолеты чуть ли не всех типов, по краям размещались поезда, автомашины. После работы и по воскресным дням семью Гастелло часто можно было видеть во дворе, на улице. Они втроем ходили в кино, садик, зоопарк и часто посещали стадион нашего городка. Здесь по выходным проходили разные соревнования. Особенно остро проходила обычно борьба между женскими волейбольными командами. Но самой большой популярностью в бригаде пользовался футбол. На игры собиралось столько болельщиков, что на стадионе не хватало мест. Мальчишки залезали на парашютную вышку, на деревья. Ворота команды нашей бригады защищал Николай Гастелло. Он был капитаном команды и любимцем публики.

…Вскоре мы узнали, что наша ростовская бригада должна участвовать в первомайском воздушном параде в Москве. Все дни были заняты подготовкой к этому ответственному заданию. 28 апреля бригада перелетела в Воронеж. Оставшиеся два дня ушли на окончательное уточнение расчетов, всех деталей полета. Наши корабли должны появиться над Красной площадью в 10 часов 50 минут. До этого перед мавзолеем Ленина торжественным маршем пройдут пехотинцы, кавалеристы, артиллеристы и танкисты.

…Утро Первого мая 1936 года, как по заказу, было ясным, солнечным. На аэродроме — сплошной гул моторов. Одни самолеты, взлетают, другие выруливают, третьи дожидаются очереди. Наш экипаж также готов к взлету. Николай Францевич, как и все мы, следит за сигналом ведущего. Вот и сигнал. Командир опускает очки на глаза, правой рукой прижимает штурвал к себе, левой увеличивает число оборотов моторов, и самолет начинает разбег. Отрываемся мы одновременно с нашим ведущим — Сергеем Андреевичем Новиковым. Проходит несколько часов, и взгляду открывается Москва. Корабли смыкаются плотным строем, они видны и справа, и слева, оглядываюсь назад — нет им конца. Каждый экипаж строго выдерживает интервал. Нервы у всех напряжены до предела. Внизу столица, Красная площадь, откуда за нами наблюдают миллионы, глаз.

— Сердце наполняется гордостью. Хочется от радости громко запеть. Вдруг к горлу подкатывает твердый ком, глаза становятся влажными. В какой-то короткий миг я вновь вижу себя босоногим мальчишкой-пастушонком, вспоминаю тяжелое голодное детство. Как я мечтал тогда стать летчиком… И вот мечта обрела крылья, я веду тяжелый четырехмоторный корабль над Москвой, над Кремлем. Я — пилот страны Советов! Как хочется посмотреть вниз, хотя бы взглядом поблагодарить тех, кто стоит сейчас на трибунах, за то, что сотни таких же оборванных, голодных мальчишек, как я, смогли стать настоящими людьми.