Артур Прокопчук - ГРУЗИНСКАЯ РАПСОДИЯ in blue Страница 4

В 1948 году была издана работа американского математика Норберта Винера "Кибернетика или управление и связь в животном и машине", не увидевшая тогда своего читателя в СССР, так как сразу же была направлена на полки "спецхрана". В ней были изложены соображения по вопросам разработки моделей управления социумом, экономикой, аналогичные моделям управления сложными техническими системами. Эти крамольные идеи не могли стать достоянием советских научных работников, которым настойчиво внушался тезис марксистской философии о несводимости "высших форм" существования материи к "низшим формам". При поступлении в аспирантуру или при сдаче экзаменов для защиты диссертации (кандидатский минимум), в любой области науки главенствующей была эта основная доктрина "советской философии".

Словом, как любому молодому научному сотруднику того времени, мне сразу же стало ясно, что только этим и надо заниматься. Вдохновлял нас на "дерзания" только что защитивший докторскую диссертацию Владимир Валерьянович Чавчанидзе, которого все, в том числе и я, через некоторое время, называли просто "Вова". Кстати, это была обычная форма общения в грузинской среде. И только очень уважаемых, мало знакомых и очень пожилых людей было принято называть с прибавлением к имени "батоно" (господин — груз. яз.).

Меня "Вова" сразу же увлек своим темпераментным и остроумным изложением любого материала, фантастическими прогнозами развития нашего направления, мягкой формой общения, не фамильярной, а скорее душевной, искренней, располагающей к себе. Он как ураган проносился по комнатам нашего подразделения, вызывая у всех улыбки, и поднимал настроение. Он умел и любил поговорить и еще обладал высоко развитым чувством юмора.

В рабочей группе, в которую я попал, отражалось многонациональность города. Старший в группе, ее руководитель — Мераб Бродзели, отличался мягкой интеллигентностью и волшебными руками истинного экспериментатора. Несколько медлительный и спокойный даже в самые ответственные минуты, он был надежен, и его нельзя было сбить с намеченного им курса. Его медлительность заставляла меня вспоминать фармацевтический ярлычок на пузырьках — "перед употреблением взбалтывать", что я часто и делал, тормошил его, забегал "вперед батьки", иногда неоправданно суетился. Он, как опытный погонщик, сдерживал мои, часто неадекватные порывы. Он вызывал уважение, его внешний вид излучал уверенность, с ним было спокойно.

Гриша Гольдштейн, как и положено гениальному еврейскому молодому человеку, всегда ходил с отрешенным взором и с какой-нибудь книгой под мышкой. Через небольшой период времени я узнал, что чаще всего он так нежно прижимает к себе французский роман, обычно в оригинале. Он мало говорил, сосредоточенно молчал и время от времени выдавал невероятные идеи. Во всех серьезных научных спорах мы апеллировали к нему. По коридору института он шел, боясь кого-либо задеть или наступить на ногу, и часто краснел от неделикатности своего собеседника.

С Авиком Аязяном я познакомился немного позже, мне импонировал в нем высокий уровень специальных знаний, трудолюбие и расположенность, что позволяло легко просить о помощи в трудную минуту, и получать нужную консультацию по любым вопросам. Авик никогда не отказывал в этом.

В нашем отделе Института физики, а позже, в отделившемся от материнского тела, институте, собрались представители многих национальностей и нацменьшинств. И греки, и курды, и "татреби" (татары — груз. яз.). Под это название в Тбилиси исторически попали и персы и азербайджанцы и этнические татары. Было несколько поляков, из семей оставшихся с незапамятных времен, и абхазцы, тогда еще не противопоставляющие себя общенациональной грузинской культуре, и украинцы, оставшиеся со времен строительства царским правительством закавказской железной дороги. Были и русские, приезжавшие "усилить направление", которые, как правило, старались пробиться в руководящие слои, используя свои дипломы, полученные где-нибудь в Москве или Ленинграде, и негласную квоту по кадровому составу в республике, "спущенную" с самых высоких партийных верхов.

Новый институт, уже готов был вылупиться из старого Института физики, хотя не имел пока еще даже своего законного названия. А отдел быстро поглощал все новых и новых специалистов, вырастал под прикрытием умудренного жизнью "Элефтера", прошедшего, в частности, школу Петра Капицы и Резерфорда в Англии, и под финансовым покровительством "высоких лбов" Министерства обороны, раньше всех понявших смысл этого экзотического плода под названием "кибернетика", созревающего в переплетенных ветвях смежных дисциплин.

Наши "кибернетические" семинары стали привлекать всеобщее внимание научно-технической интеллигенции города и являлись поводом для страстных дискуссий на тему "искусственного интеллекта", "может ли машина мыслить" ("голубая мечта" технарей того времени) или роли вычислительных машин в управляющих процессах, в будущем освоении космоса и т. д. Мы стали знакомиться с коллегами, или лучше, сподвижниками из других институтов, городов и республик, создавая свою "среду обитания". Можно привести характерную оценку того времени, которая приведена в публикации, посвященной истории этого вопроса.

"В шестидесятые годы в России кибернетика была существенной частью культурного фона"- формировала общественное сознание, являлась одной из властительниц дум. Примечательно, что на обсуждении доклада "Автоматы и жизнь" академика А. Н. Колмогорова ("физик") выступал не просто наследник выдающегося лирика — А. С. Есенин-Вольпин, а и как известный диссидент и правозащитник. Мощная просветительская функция реализовывалась энтузиастами через популярные журналы "Техника-молодежи", "Знание-сила", "Квант" (Приложение, Е. В. Злобин, РГГУ, "О некоторых проблемах генезиса информатики в России").

К этому времени в отделе уже появилась центральная идея, выработанная в ожесточенных спорах на семинарах — создание оптической вычислительной машины, превосходящая по объему памяти и быстродействию имеющиеся электронные, зарубежные аналоги. Я почувствовал себя в этой обстановке, как рыба в воде. Все-таки у меня была неплохая база, основа для экспериментальных работ и научных поисков — мое солидное университетское образование, мои минские профессора, преподаватели. Работа доставляла удовольствие и продвигалась во многих направлениях нашего отдела. Я стал разрабатывать перспективные элементы будущей оптической вычислительной машины, но для увязки их в работающую систему нужны были свежие идеи.