Максим Северин - Я дрался в Афгане. Фронт без линии фронта Страница 40

— Какими были задачи вашего подразделения?

— Мы стояли в охране баграмского аэродрома. В батарее было четыре 122-мм гаубицы Д-30. И днем и ночью было организовано постоянное дежурство. Мы спали в палатке, обнесенной земляным валом и ящиками от 122-мм гаубичных снарядов, наполненными песком. Верх палатки был полностью открытым, весь был пробит пулями, напоминая решето.

Наш 11-й пост называли «постом смертников» — за год и 8 месяцев моей службы там погибло 11 солдат. Все они погибли по той причине, что ночью не выдерживали и закуривали сигарету, — по нам работали снайперы душманов. Пост стоял в отдалении на возвышенности и представлял собой офицерский бункер и нашу обнесенную землей палатку, неподалеку в своих окопах стояли гаубицы. По периметру на удалении в 400 метров пост был обнесен колючей проволокой и сигнальными минами.

Рядом стоял кишлак, доставлявший нам огромные проблемы. Душманы приходили туда как к себе домой, и неважно — жил душман в этом кишлаке или в соседнем, но он находился у себя дома и мог требовать от мирных жителей все, что ему было необходимо. Хотя почти мгновенно наши офицеры узнавали о том, что в том или ином кишлаке был заход «духов», что они пришли и забрали овец, одежду или что-либо еще, — информация приходила всегда, разведка работала неплохо. Неподалеку от нас стоял Цурандой, и от наших союзников часто приходила полезная информация.

Кроме задач по охранению, мы часто выходили на боевые. За все время я 24 раза выходил на задания, изъездив весь Афганистан, побывал во многих городах, повидал очень многое. В боевых действиях вместе с нами часто участвовала афганская армия — они шли одной колонной с нами и не прятались за спинами, подрывы на минах и потери были очень частыми и у них. Техника у них была старая — танки в основном Т-34, Т-62 у них был в диковину, бээрдэмы с двигателями от «ГАЗ-66», у нас в то время уже широко использовались бэтээры-«восьмидесятки».

Впереди колонны обычно шел танк — тральщик, очищавший дорогу от мин. Танкисты у нас служили в среднем по 3–4 месяца, после чего их комиссовали — постоянные контузии выбивали ребят из строя, 2–3 разрыва мины под тралом — и человек уже практически глухой.

Практически каждый день я производил подвоз снарядов: едешь на аэродром, куда прилетел борт со снарядами, загружаешь их в машину и подвозишь на позиции батареи. А ночью было организовано постоянное боевое дежурство, сна почти не было: одновременно мог отдыхать только один расчет, остальные все были на боевом. Ночами корректировочная группа нередко выходила в горы, а мы должны были начинать «работать светом» — производить подсветку местности осветительными ракетами. Корректировщики давали нам по рации координаты, и мы стреляли в указанном направлении, и они рассматривали ночное передвижение «духов». А когда ребята засекали большие группы противника, они давали нам координаты для стрельбы, и мы накрывали «духов» осколочно-фугасными или еще чем-нибудь более эффектным.

— Часто попадали под обстрелы?

— Да, обстрелы были, и очень часто. Больше всего мне запомнился один ночной обстрел, когда весь тент моего «Урала» был прошит пулями. Той ночью мы ехали из Джелалабада в Хост. Неожиданно из стоявшего неподалеку кишлака по нам открыли огонь, сильно досталось моей и впереди идущей машинам, потерь, правда, не было, но тент, как я уже говорил, напоминал решето. А ведь в момент обстрела в кузове моей машины лежало 80 ящиков осколочно-фугасных снарядов!

Ярко врезался мне в память эпизод, когда мы подорвались. Мы тогда перевозили снаряды в Анаву, и нас зажали в ущелье. К Анаве вела одна-единственная дорога, тянувшаяся среди скал по краю пропасти. Ехать можно было только в одном направлении, и если колонна пошла в одну сторону, то навстречу ей никто передвигаться уже не мог: разъехаться было невозможно. Протяженность отрезка от Анавы до первого баграмского поста была небольшой — всего около 10 километров. Все постройки укрепрайона Анава делались нашими руками; когда служил я, там все уже достраивалось. На этой дороге в мой «Урал» «вкатили» из «безоткаток», попали в кузов, где лежали снаряды. Машина сразу загорелась, я едва успел выпрыгнуть. Кроме моей загорелись еще две машины спереди и одна сзади, водители едва успели выскочить, и произошла детонация снарядов. К счастью, в этот раз обошлось без потерь.

За службу я сменил две машины: первым был «Урал 43202Н» с деревянным кузовом без подкачки колес, а вторым был новый бронированный «Урал». А первую получил так: пришел, получил, завел и поехал. Это уже потом, когда я отслужил год и стал ветераном, пришло молодое пополнение, мы их обкатывали. Обкатка проходила так: мы покатали парней по камням, по горам, обстреляли, чтобы не боялись. Ведь что мог только пришедший из Союза парень возрастом 18–19 лет в незнакомой местности в боевой обстановке? Естественно, сперва он испытывает сильный испуг. Под первый обстрел я попал, прослужив две недели. Я не скрываю, что и сам, впервые оказавшись под обстрелом, испугался. А потом ко мне подошел дембель, постучал по плечу и сказал: «Успокойся — еще на твоем веку много будет такого», и все снова пошло своим чередом.

Довелось съездить в Союз за «Уралами». Тогда мы пригнали 8 новых машин. «Уралы» были новыми: стекла, забронированные так, что для обзора оставались лишь небольшие бойницы — для водителя небольшое окошечко, а для пассажира — прорезь крест-накрест; бронированные двери, окна, пол — водитель был защищен со всех сторон, даже от несильного взрыва.

Поначалу очень плохо было «камазистам» — колесо «КамАЗа» расположено так, что водитель практически сидит на нем, и если взрыв, то могло даже выбросить взрывной волной или в лобовое стекло, или в дверь. В «Урале» с этим было чуть попроще: колесо немного впереди, но они были очень тяжелые — обычная машина весила 12 тонн, а бронированная и вовсе около 20.

— Душманы открывали огонь в основном из «зеленки»?

— Нет, «зеленку» они не особенно любили. В основном они залегали в горной местности, именно там, где у них были соединенные в единую систему подземные керизы, по которым им можно было быстро уйти. Насчет ведения боя — они были трусоваты, пальнут, расстреляют боекомплект, ныряют в какую-нибудь пещеру и уходят, как говорится: «наложили в штаны и убежали». Такого, чтобы душманы долгое время интенсивно вели бой, не было.

Еще они обстреливали нас из-за возвышенностей: ставили за гребнем высоты ракетно-пусковые установки и открывали из них огонь. У меня была такая ситуация в Хосте в третьем моем боевом выходе. Тогда я только успел подбежать к «Уралу», и тут начался обстрел, я упал, закрыл руками голову и вдруг почувствовал, как мне на голову льется солярка — сантиметрах в 20 надо мной осколок пробил бензобак машины. Не растерявшись, я вскочил в «Урал» и вывел доверху груженную снарядами машину из-под обстрела, загнав ее в капонир. За это я потом получил от майора-зампотеха по шее, который сказал мне, что ему нужны живые люди, а не техника.