Семен Синельников - Киров Страница 40

Не только крестьян готовили большевики к политическим сражениям. Прежде всего рабочих. И не только их. Киров выработал вполне оправдавшую себя тактическую меру воздействия на массы, о которой Анисимов говорил впоследствии, на VI съезде партии:

— До переворота у нас имелась небольшая организация, преимущественно из учащейся молодежи; главной ее целью была подготовка будущих партийных работников… На создание их были направлены все наши усилия…

Вокруг Кирова собралась группа талантливых студентов, молодых интеллигентов, которых он исподволь приобщал к революционному движению. Разное влекло их к нему. Кто угадывал в нем большевика. Кому нравился он как человек и журналист. Многим же было по душе его уважение к национальной культуре народов Терека.

Некоторые горцы, получив образование, чурались всего своего, родного. Коста Хетагуров, звезда обеих Осетий, Северной и Южной, и то был у них не в чести. Это волновало Кирова. Однажды он, листая старый комплект «Терека», набрел на опубликованное письмо в редакцию. Человек, выпустивший биографию Хетагурова, послал полтораста экземпляров наложенным платежом видным владикавказским осетинам, оповестив их, что деньги пойдут на цели просвещения. Книги вернулись к издателю невыкупленными.

— Непостижимо, — проронил Сергей Миронович.

В 1915 году, августовским днем, ему в «Терек» принес стихи юный семинарист. Сергей Миронович недолюбливал графоманов-курортников, валивших летом в редакцию косяками. Да и вообще был, видимо, не в духе. Как раз тогда Сергея Мироновича ожидали серьезные неприятности. Его разыскивала уржумская полиция, поскольку он не отбыл воинской повинности. Владикавказские власти хотели призвать его в армию рядовым. Короче, Киров принял семинариста сухо:

— Стихов не печатаем.

— Жаль…

В одном слове Киров услышал все, что хотел бы сказать в долгой исповеди семинарист, в будущем известный осетинский поэт Андрей Семенович Гулуев.

— Покажите стихи.

Киров прочел:

Вот и могила Баяна родимого!К ней издалека я рвался душой,К ней, приютившей поэта любимого, —Сына страдания неисчислимого, —Жаждал предстать я с горячей слезой.

Плачет могила, людьми позабытая,Жалкая надпись на жалком кресте…Где же ты, сердце, тоскою убитое?Где же вы, слезы, народом излитыеВ скорбный ответ благородной мечте?

Спи, позабытый страною беспечною!Тихо покойся в могиле немой.Там не тревожатся болью сердечною,Там, под могильными сводами вечными,Сердце не знает печали земной.

— Хорошие стихи, нужные, — сказал Сергей Миронович и попросил написать к ним вводную заметку.

Заметка Гулуева не подошла. Стихи его Киров напечатал с редакционным послесловием:

«Одинокий голос, рассказывая о непосредственных впечатлениях осетина-интеллигента при посещении могилы Коста Хетагурова, вновь поднимает вопрос о достойном увековечении имени чуть ли не единственного осетинского поэта, выступившего в национальной литературе».

Вскоре Сергей Миронович поместил в «Тереке» и едкую статью молодого осетинского учителя И общественного деятеля Владимира Давидовича Абаева о неизжитом пренебрежении к памяти великого поэта и к его творчеству.

Февральская революция окрылила трудящихся Терека, вселила надежду на избавление от нужды. Забитые, не искушенные в политике, многие пошли за меньшевиками и эсерами, за буржуазными националистами.

Начальника области сменил назначенный временным правительством комиссар, ярый казачий реакционер Караулов. Национальная буржуазия сколотила какое-то подобие правительства — Центральный комитет объединенных горцев. Во Владикавказе возникли Совет, рабочих депутатов и Совет солдатских депутатов, где преобладали меньшевики и эсеры.

Нужно было высвободить, вырвать трудящихся, особенно рабочих и возвращающихся с фронта солдат, из-под влияния буржуазии и соглашателей. Это было главным для большевиков, немногочисленного, ко закаленного в подполье отряда, который теперь уже открыто вел Киров.

Он сумел объединить оба городских Совета, рабочий и солдатский. В новом Совдепе большевики сразу же потребовали введения восьмичасового трудового дня — царя сбросили, а пользы рабочему человеку пока никакой. Меньшевики и эсеры провалили требование большевиков. Поражение не обескуражило Кирова — пусть все видят, о ком пекутся соглашатели, а своего мы добьемся.

Киров был неузнаваем. Все, что было сковано в нем конспирацией, жандармской слежкой, преследованиями, раскрепощалось, расцветало. Даже близкие друзья не подозревали, что он блестящий оратор, подлинный трибун. Его голос, звонкий и сильный, поражал красотой, богатством интонаций. Начиная обычно речь спокойно, Сергей Миронович потом говорил, волнуясь, и волновались все. Когда он гневался, гневались все. Когда он смеялся, смеялись все. Его речи были неотразимы. Где бы он ни выступал: в железнодорожном ли депо, в каком-нибудь клубе или учебном заведении — везде было полно. Раз услышав его, люди, далекие от политики, и то допытывались, где еще будет выступать Киров.

Он был неутомим. В один и тот же день его видели и на Алагирском заводе, и в Ольгинской гимназии, и в Апшеронских казармах, и на площадях, на грузовике, превращенном В трибуну. Благодаря изобретательности и опыту Киров владел множеством агитационных приемов, сокрушительных для его противников. Он любил, например, приходить на собрания буржуазных партий. Полякова рассказывала, как позвал ее однажды Сергей Миронович на эсеровский митинг. У входа барышня продавала эсеровские листовки. Киров дал Поляковой пачку своих листовок. Полякова развернула их веером:

— У нас бесплатные!

Эсеровская барышня зашипела, но все потянулись за даровщинкой.

Оратор что-то говорил, а его заглушали возгласы:

— Дай бесплатную!

Увидев Кирова, эсеры обиделись. Разыгралась такая сценка.

Эсеры. Вы зачем пришли?

Киров. Разве митинг ваш секретный?

Солдат (узнав Кирова). Вот бы послушать кого, ребята!

Эсеры. Тише, тише!

Солдат. Давай, Киров, на трибуну!

Эсеры. Тише, тише!

Солдаты (Кирову). Лезь, парень, чего стесняешься!

Эсеры (Кирову, уже злобно). Зачем сюда пришел?

Киров. Резолюцию предложить. У вас много слов, а толку мало. У меня короче, лучше и бесплатно!

Киров продвигался к трибуне. Резолюция у него действительно была наготове.