Пьер Жюрьен-де-ла-Гравьер - Война на море - Эпоха Нельсона Страница 40

Испытание слишком сильное для прямого, пылкого характера, для этого человека безыскусного и страстного, который, более прожив на корабле, чем в обществе, был беззащитен перед всеми обольщениями величия, лести и любви. Герой Абукира, супруг любезной вдовы доктора Низбетта, человек, которому итальянский разврат внушал глубокое отвращение, который до того времени называл Неаполь не иначе, как страной музыкантов и поэтов, воров и распутных женщин, - человек этот был вскоре совершенно подчинен прелестям леди Гамильтон. Леди Гамильтон отдала его королеве, и английская эскадра была отдана к услугам страстей Неаполитанского двора.

Скоро вся переписка Нельсона начала отзываться его смешной и жалкой страстью. "Не удивляйтесь, - писал он лорду Сент-Винценту, - неясности моего письма. Я пишу лицом к лицу с леди Гамильтон, и если бы вы были на моем месте, милорд, я сомневаюсь, чтобы вы могли также хорошо писать. Тут есть от чего дрогнуть и сердцу и руке". Чем долее остается он в Неаполе, тем иго становится тяжелее. Яд, который он в себя вдохнул, выказывается всюду и проявляется тысячами безрассудств. Вскоре он не может написать ни одного письма, чтобы не примешать имя леди Гамильтон. Лорда Сент-Винцента, графа Спенсера, бывшего вице-короля Корсики - лорда Монто, саму жену свою, эту верную, безукоризненную подругу молодых его лет - всех делает он поверенными своего безумного энтузиазма. "Что было бы со мной, - пишет он, - без почтенного сэра Вильяма, без несравненной, неоцененной леди Гамильтон?.. Их попечениями возвращено мне здоровье... Оба равно велики и душой и умом... Если они одобрят мои поступки - я смеюсь над целым светом... Я не хотел бы ничего делать без их совета: моя слава им дороже, чем мне самому. Мы трое составляем единое..." - так Нельсон, так сам сэр Вильям называют это странное товарищество.

Вдова доктора Низбетта имела от первого мужа сына, который, поступив во флот, под покровительством Нельсона быстро прошел первые ступени службы. Под Тенерифе молодой Низбетт был уже лейтенантом и сопровождал Нельсона в этой экспедиции. Он его поднял, когда ядро опрокинуло его в шлюпку, он перевязал ему руку галстуком и остановил кровь, чем, вероятно, спас ему жизнь. Нельсон любил этого молодого человека с самого его детства, а это обстоятельство еще более усилило их взаимную привязанность. Это была первая цепь, которую он разорвал для своей пагубной страсти. Молодой Низбетт командовал тогда фрегатом "Талия", в эскадре Нельсона. Он не мог не заметить, как супруг его матери все более и более подчинялся влиянию бесстыдной женщины, и не мог скрыть своего негодования. Сначала он был только помехой Нельсону, но потом сделался ненавистным. Наконец, оскорбление, нанесенное публично леди Гамильтон, дало повод адмиральскому гневу разразиться. Капитан Низбетт получил приказание оставить эскадру, и Нельсон без сожаления расстался с молодым человеком, к которому до тех пор питал отцовские чувства.

Но какая привязанность могла в его сердце устоять против всемогущего очарования, которое овладело всем его существом! "Леди Гамильтон - ангел, писал он лорду Сент-Винценту, который на седьмом десятке жизни должен был, конечно, удивляться подобным излияниям, - она ангел, и я совершенно ей вверился. Поверьте, милорд, что она этого вполне заслуживает". В самом деле, леди Гамильтон сделалась при Неаполитанском дворе посредницей нетерпеливой политики Нельсона. Ей вверяет он самые тайные свои заботы; уже не сэр Вильям, а она берется передавать их к престолу. Самый слог переписки его изменился: отрывистую ясность, пуританскую простоту первоначальных его депеш заменила многословная натянутость, в роде той, какая господствует в прокламациях Фердинанда IV.

"Милая Леди, - пишет он леди Гамильтон 3 октября, - я не могу без душевного волнения подумать о бедствиях, какие предстоят этому народу, теперь столь верному и преданному, - благодаря политике отсрочек и нерешимости - худшей из всех политик. Я уверен в этом, хоть я и не государственный человек. С самого моего прибытия в эти моря я увидел в сицилийцах народ, вполне преданный своим монархам, и в высшей степени враждебный французам и французским идеям. С самого моего прибытия в Неаполь я нашел во всех сословиях - от высшего до низшего - пламенное желание сразиться с французами, потому что всем известно, что Республика готовит армию разбойников, чтобы ограбить эти страны и ниспровергнуть монархическое правление. Я видел, как представитель этого дерзкого правительства пропустил без замечания явное нарушение третьего пункта трактата, заключенного между Его Величеством и Республикой. Не правда ли, такое неслыханное поведение заслуживает того, чтобы на него обратили должное внимание? Или неизвестна привычка французов усыплять иностранные правительства притворными уверениями в приязни, чтобы потом вернее их сразить? Если это знают, если у Его Величества есть армия, совершенно готовая двинуться по первому требованию, зачем же дожидаться войны на собственной земле, когда можно внести ее в чужой край! Королевской армии надобно бы уже более месяца быть в походе. Если хотят все еще настаивать на этой жалкой, вредной системе отсрочек, то мне остается только сказать моим друзьям, чтобы они готовы были к бегству. Тогда уже на мне будет лежать обязанность охранять королеву и ее семейство; но мне больно думать, что подобная мера может сделаться необходимой. Я с удивлением и восторгом читал ее несравненное письмо 1796 г., столь полное истинного благородства. О если бы только совет Обеих Сицилий мог быть всегда руководим подобными чувствами чести, достоинства и справедливости, если бы проникали до сердец министров этого государства слова великого Питта: "Самые смелые меры суть самые надежные"!.

Такими-то мерами Нельсон думал спасти Неаполитанскую монархию. Он бы в состоянии рискнуть целым королевством так же смело, как и эскадрой, и, к несчастью, он находил в королеве ту же пагубную склонность к неосторожной опрометчивости. По его мнению, следовало неожиданно броситься на папские владения, застать врасплох рассеянные войска французов и начать войну прежде ее объявления. Такие советы он не однажды передавал Неаполитанскому двору через посредство леди Гамильтон. Такое мнение подкрепляли внушения римских эмигрантов, обещавших армии содействие фанатической черни. Из всех министров один Актон поддерживал в совете этот опасный проект. Маркиз де Галло и князь Бельмонте-Пиньятелли противились ему всеми силами. Нельсон не мог простить им этого сопротивления. "Я ненавижу маркиза де Галло, - писал он графу Спенсеру, - он решительно не знает самых простых правил приличия. Сэр Вильям Гамильтон узнал, что через час отправляется курьер в Лондон, а между тем, я вчера провел часть вечера с маркизом, и он мне не сказал об этом ни полслова. Он только и знает, что любуется своими лентами, перстнями да своей табакеркой. Право, сделав его министром, потеряли отличного франта".