Анатолий Чупринский - Маленькие повести о великих писателях Страница 41

Даже на шумных улицах Рима Жажда оборачивалась Фантасмагорией. То вдруг пышнотелая итальянка, торговка фруктами, перестанет улыбаться в свои сорок два зуба и, наклонившись, доверительно спросит. На чистейшем русском языке:

— А зачем тебе, батюшка, мертвые души? Хочешь, я тебе лучше пеньку продам? Или хмеля? Замечательный хмель уродился…

Или тучный официант в открытом кафе, вдруг с грацией бегемота наступит на ногу и сиплым голосом, (опять же на чистом русском языке!), сообщит прямо в лоб:

— Вам требуется мертвых душ? Могу продать. По сто рублей за штуку. У меня этого народа предостаточно…

Николай Васильевич уже и удивляться перестал.

Гоголь стоял, опираясь рукой о холодную, шершавую стену. То, что он услышал из разговора двух господ, чуть отставших от группы туристов из России, повергло в шок.

— Слышали? Пушкин погиб! Убит на дуэли…

Николай Васильевич не мог вздохнуть, не мог пошевелиться. Его трясло в холодном ознобе. Сердце поднялось в груди почти до самого горла и, судорожно стуча, готово было выскочить наружу…

Затряслись и закачались стены древнего Колизея… волнами набегали с востока, из России черные тучи…

Пять дней пролетал Николай Васильевич в постели. По его лицу постоянно текли слезы. И только на шестой день он смог сесть за письма на Родину…

Михаилу Петровичу Погодину…

«… Когда я творил, я видел перед собой только Пушкина…»

Петру Андреевичу Плетневу…

«… Никакой вести хуже нельзя было получить из России. Все мое высшее наслаждение жизни исчезло вместе с ним. Ничего не предпринимал без его совета. Ни одна строка не писалась без того, чтобы я воображал его пред собою…»…

Гоголь уже более года проживал в Риме. Позади период безденежья, когда приходилось ограничивать себя даже в еде. Слава Богу, выручил Плетнев, прислал целую тысячу рублей за проданные в России сочинения. Да Жуковский выпросил у самого Государя пять тысяч, тоже не остался в стороне. Но деньги, пустяки. Бог дал, Бог взял. Мысли Николая Васильевича не всегда радостны.

Работа над поэмой застопорилась.

В такие моменты Гоголь долго идет по Риму на север и сворачивает на улицу Сикста, где на горе проживает великий русский художник Александр Иванович Иванов.

О его, еще неоконченной картине «Явление Христа народу» уже много лет говорит весь Рим. Это будет нечто!

У Александра Ивановича нет других занятий. Ни жены, ни детей, ни особых пристрастий. Есть только картина. Он всегда в работе. Дописывает, меняет композицию, переделывает отдельные фрагменты. Пытается достичь невозможного — совершенства.

Николай Васильевич заходит в просторную мастерскую, здоровается с хозяином и усаживается на привычное место у стены, напротив картины. Так они молчат часами. Один работает, другой созерцает.

— На Родину нельзя возвращаться с пустыми руками. Что-то сделать надобно. Что-либо значительное. Долги возвращать надобно.

Гоголь кивает. Он вернется в Россию с законченной поэмой.

«И какой же русский не любит быстрой езды? Его ли душе, стремящейся закружиться, загуляться, сказать иногда: „черт побери, все!“ — его ли душе не любить ее?».

Без Пушкина Петербург пуст. Холоден и неуютен. Но надо жить. Надо продолжать жить. И завершать главное дело жизни.

Роман-поэму «Мертвые души».

Слухи о Фантастическом, гениальном романе уже давно циркулировали по городу. Николай Васильевич не изменял своей давней привычке, при каждом удобном случае читал вслух отдельные главы и куски друзьям-литераторам. Все сходились в едином мнении. Миру вот-вот явится незаурядное произведение.

И литературный мир застыл в напряженном ожидании.

Толи в силу природной скромности, толи в силу каких других причин, решил Николай Васильевич (на пробу!), напечатать несколько глав «Мертвых душ» в самом неказистом петербургском журнальчике. Название того журнальчика для потомков не сохранилось. А вот Цензор. Цензор носил бороду, странную фамилию Голохвастов и славился литературной всеядностью. Пропускал что угодно. А тут…

Неодобрительно оглядев сидящего на плече у Николая Васильевича Селифана, Цензор сходу завел какой-то дикий разговор:

— Вот бы вам какую повестушку накропать, Николай Васильевич! Насчет наших властей, что-нибудь эдакое… Можно замахнуться даже на… (Тут Цензор выразительно потыкал пальцем вверх). У меня и название заготовлено. «Бодался бычок с баобабом»! Как? Намек чувствуете?

Гоголя ничуть не вдохновила идея Цензора. Он отрицательно помотал головой.

А что касаемо поэмы, Цензор и вовсе понес околесицу.

— Тут у вас одна маленькая… заковырка, Николай Васильевич! Вот, самое главное! Тройка, птица-тройка, кто тебя выдумал, И все такое. Вопрос! — строго поднял вверх палец Цензор. — Кто в тройке? Кого она везет? Кто едет?

Гоголь опешил от такого мозгового поворота.

— Ну… Селифан… — неуверенно ответил он.

— Да, нет, — поморщился Цензор. — Вы не понимаете. Кого конкретно везет ваша тройка? Кого-о?! Чичикова! Мошенника, афериста и проходимца. И другие государства дорогу ему уступают? Так, что-ли?! Нет, это не пойдет.

— Так ведь, тройка! Это символ, образ.

— Понимаю, образ, — покачал головой Цензор. — Но, все-таки, лучше без этого. Выбросьте его вовсе, этот образ. Без него лучше.

— Без Селифана? — упавшим голосом спросил Гоголь.

— Причем здесь какой-то Селифан! — уже, совсем раздраженно бросил Цензор, — Тройку надо выбросить!

«Примитиф-ф!» — яростно шипел Селифан, судорожно цепляясь когтями в плечо Николая Васильевича. Друзья стремительно спускались по лестнице, покидая кабинет Цензора Голохвастова.

Пришлось получать разрешение и печатать первый том поэмы «Мертвые души» в Москве, в университетской типографии, что на Малой Дмитровке.

Летела над Петербургом странная парочка… Издали ее вполне можно было принять за диковинных птиц. Но присмотревшись, случайный наблюдатель вскрикивал от неожиданности…

Над проспектами и мостами, над Невой и каналами летел худой, остроносый господин в черном цилиндре и развевающемся черном плаще. Чуть поотстав от него, широко раскинув в стороны все четыре лапы и распушив длинный хвост, летел самый натуральный кот… Раскрыв пасть, он судорожно глотал холодный воздух и пытался нагнать своего напарника…

Случайный наблюдатель обычно в таких случаях перекреститься и, в недоумении покачивая головой, побредет по своим делам…

А парочка порхающих в воздухе еще долго будет кружить над великим городом. Пока на него не опустятся сумерки…