Валентина Чемберджи - XX век Лины Прокофьевой Страница 42

Пташка уже была беременна.

В сентябре 1928 года приезжает Асафьев. Разговоры о музыке, Прокофьев пытается приобщить друга к Christian Science, тот много рассказывает о России, высказывает суждения о композиторах. Музыкальное общение с ним – источник живой воды для Прокофьева, – их музыкальные взгляды близки, Асафьев умён и проницателен, между ними царит полное доверие. Его очень любит и Лина, любит и хорошо знает его и Ольга Владиславовна, которая на время путешествий взяла к себе Святослава. Для Сергея и Лины особым удовольствием и радостью было показывать Асафьеву красивейшие места Швейцарии и Франции. И хотя Лине надо бы уже беречься, они бесстрашно совершали восхождения и спуски. Прокофьев беспокоится: не следовало бы Пташке лезть.

Вскоре приезжает из Женевы Ламм. И вновь начинается путешествие: Лина, Прокофьев, Асафьев, Ламм.

Несмотря на то, что зимой Лина ждала второго ребёнка, она всё же рискнула отправиться в это путешествие, во время которого четвёрка участников побывали и в Лозанне, и в Монтрё, в Берне, Фрейбурге, Цюрихе, спускались в сказочные по красоте долины, поднимались к глетчерам Роны, ночевали высоко в горах, в домике для странников, им подобных.

19 сентября 1928 года

«‹…› В два отправился в Анемас[37] за Ламмом и затем в Chamonix с Пташкой, Асафьевым и Ламмом. Из Chamonix поднялись по подвесному фуникулёру в Planpraz, который мне понравился ещё с Кусевицким. Сильное ощущение при подъёме: у меня закладывает уши, но я не волнуюсь (CS); Асафьев и Ламм волнуются. Наверху надо было ещё немного подняться до отеля. Пташка отяжелела и еле дошла.»

В самоотверженности Пташке никак не откажешь.

28 сентября 1928 года.

«Моросит дождь. Поднимаемся на Сен-Готар. Облака несутся со всех сторон, под нами и над нами. Тут же манёвры швейцарской кавалерии и артиллерии. Едем по склону узкой долины, по которой шёл Суворов. Впечатление суровости и величия. Автомобиль ползёт медленно. Наверху туман вдруг рассеивается и мы видим туманное озеро и отель. Спускаемся в тумане, как в молоке. Трудные повороты. Асафьев по растительности определяет соответствие широте в России. Вдруг среди тумана появляется зелёная долина – Ariolo. Завтракаем, пьём итальянское вино, которое я очень люблю, Пташка изъясняется по-итальянски. Под вечер Лугано и отель с балконом прямо на озеро. Особенно доволен Асафьев, вспоминает, как он был здесь пятнадцать лет назад, но не узнаёт многого – так расширилось Лугано.»

Прокофьев всё время нервничает из-за перегрузок для Лины, но она, хоть кряхтит и охает, очень счастлива. В восторженном состоянии пребывают и гости, – им гостеприимство Сергея Сергеевича и Пташки – дар судьбы.

Уезжает Асафьев, но друзья расстаются, как думает Прокофьев, ненадолго, так как в конце года планирует приезд в Россию.

В Париже наскоро снимают очередную квартиру (Пташке уже самое время иметь свой угол!) А вскоре к ней заходит приятельница с мужем акушером. Осмотрев Пташку, он сообщает, что до родов ей остаётся месяц. Мальчик или девочка? – спросили родители. – А вы кого хотите? – Девочку. – Тогда я уверен, что девочка. – Доктор вынул записную книжку и записал там «мальчик», пояснив, что если получится девочка, он, мол, так и предсказал. Ну а если мальчик, он покажет свою книжку, в которой так и записал.

Приготовили уже и маленькие костюмчики для девочки.

Появился Мейерхольд, который через десять дней собирался ехать в Россию, чтобы ставить там «Игрока». Ходили с ним и Зинаидой Райх в театр смотреть бродвейский спектакль с сыщиками, стрельбой, полуголыми девицами, всё как полагается.

10 ноября Прокофьев сел сочинять балет «Блудный сын». Дягилев ждал этого балета, и когда Прокофьев, очень быстро написавший большую его часть, захотел сразу показать её Дягилеву, тот страшно удивился и не поверил. Сказал, что, должно быть, вышло плохо. И в тот же день приехал слушать. Днём Прокофьев кое-что подчищал, учился играть балет на рояле, а вечером пришли Дягилев, Мейерхольд и Боровские. «Дягилев был сегодня очень интересен, молод и оживлён.

– Когда? – спросил он сразу у Пташки.

– Du jour au lendemain, – ответила она, и прибавила: – Какой у вас, однако, глаз, Сергей Павлович!

– Ещё бы, – сказал он, у меня тридцать женщин на руках вот уже двадцать лет подряд!»

Уединившись с Дягилевым, Прокофьев сыграл ему куски балета, Дягилев нашёл музыку прекрасной и уехал довольный. Но, засыпая, Прокофьев всё искал новую тему для апофеоза, ясную, чистую, и думал, что для иллюстрации евангельского рассказа она должна прийти свыше. Она и пришла. Ночью он встал и записал несколько тактов.

Ждали родов в любую минуту. На встречу с Маяковским у Самойленко Прокофьев, видимо, отправился без Лины. Он уже знал его по Берлину. Маяковский мало изменился, «такой же огромный детина, только поглубже легли складки на лице по сравнению с тем, когда он был „красивый, двадцатидвухлетний“». Прокофьев уговорил Маяковского прочесть стихи, что он сделал «бесподобно и громогласно». Прокофьев рассказывает, что Маяковского привела с собой «красивая и развязная девица». Это Татьяна Яковлева.

«На прощание я расцеловался с Маяковским. Он на всех произвёл впечатление, хотя в нём есть какая-то напряжённость и тяжесть. Татьяна никому не понравилась, кроме Дукельского».

В ночь на 13 декабря у Пташки начались боли, но она не хотела будить Сергея Сергеевича. Утром поехали в клинику, там была приготовлена комната, в которой четыре года назад появился на свет Святослав, но к завтраку супруги вернулись обратно, – время ещё не наступило. Но вечером пришлось вновь отправляться в клинику. Прокофьев призвал на помощь Миссис Гетти, которая вела Пташку и собрался было уйти домой, но Лине захотелось, чтобы он остался. Его поместили в комнату этажом ниже. Ночью, услышав стоны Пташки, Прокофьев присоединился к её работе.

В пять часов утра радостное восклицание: garçon! Ну вот, а ждали девочку. Отец, однако, ничуть не огорчился. «Роды прошли отлично, ребёнок был крепкий, весил 3 кг 620 г. Пташка тоже была настроена хорошо. Я пошёл звонить о происшедшем бабушке».

Счастливый отец ранним утром заглянул в открытое кафе, посмотрел на редких посетителей, потом пошёл домой, рассказал всё в подробностях Мэмэ, заявил, что не хочет спать, тут же заснул, а затем вернулся в клинику. К это времени дитя похорошело (появившись на свет, оно напомнило Сергею Сергеевичу Мишу Эльмана), и Сергей Сергеевич признаётся, что относится к нему с большей нежностью, чем когда-то к новорождённому Святославу. Теперь Прокофьев привёл его смотреть Нового, «заводного» братца, которого ему купили к Рождеству. Святослав сказал, что лучше бы сестрицу, но папа ему ответил, что сестрицы очень дорогие. Самое интересное, однако, произошло, когда Святослав увидел его, завизжал и потом говорил «Крошка дорогая, братик мой».