Бхагван Раджниш - Я — врата. Биография (Избранные беседы, том VI) Страница 42

Движение от слов к звуку и ритму, от звука к молчанию, живому молчанию, к чистому пространству-энергии.

Это было по-настоящему прекрасное переживание для учеников, и хотя помочь ничем не могли, они беспокоились за здоровье Мастера. Они ощущали его даже более интенсивно, любовно и молитвенно. Бхагаван оправился от болезни и возобновил свои утренние дискурсы 21 июня. Он сказал своим ученикам, что для него утро более интимно и более особенно. Он очень подробно остановился на молчании, о ценности сидения в молчаливом общении с ним и намекнул на тот факт, что в ближайшем будущем он, возможно, прекратит говорить совсем (он прекратил говорить почти два года спустя, о чем будет сказано в следующей главе). Следующие извлечения взяты из дискурса от 21 июля 1970 года:

«Время созрело, пришло время для этого. Вся моя работа здесь состоит в создании поля Будды, энергетического поля, в котором вечные истины могли бы быть объявлены опять. Это редкая возможность. Только однажды в течение столетия существует такая возможность… не пропустите ее. Будьте очень бдительны, внимательны: слушайте эти слова не только головой, но и сердцем, каждым фибром вашего существа. Позвольте вашей тотальности откликнуться на них.

И после этих десяти дней молчания наступил подходящий момент для возвращения Будды, для того, чтобы сделать его живым среди вас, позволить токам Будды пройти через вас. Да, он может быть вызван назад опять, потому что никто не исчезает, Будда не является больше личностью, воплощенной в теле: определенно, он нигде не существует как индивидуальность — но его сущность, его душа теперь есть часть космической души.

Я чувствую огромную радость, потому что после этих десяти дней молчания я могу сказать вам, что многие из вас теперь готовы общаться со мной в молчании. Это — абсолют в общении. Слова неадекватны слова сообщают, но только частично. Молчание сообщает тотально.

И использование слов — это слишком опасная игра, потому что мои значения останутся со мной, стоит слову дойти до вас — и вы придадите ему ваш собственный смысл, ваш собственный оттенок. Оно больше не будет содержать ту же самую истину, которую ему было предназначено содержать. Оно будет содержать что-то еще, что-то более обедненное. Оно будет содержать ваше значение, не мое. Вы можете искажать язык (фактически почти невозможно избежать искажения), но вы не можете исказить молчание. Либо вы поймете, либо нет. Но здесь не было ни одного человека, который бы понял неправильно. Вы не можете неправильно понять молчание — в этом красота молчания. Разделение абсолютно: либо вы понимаете, либо просто не понимаете — здесь невозможно неправильно понять.

Эти десять дней были странно прекрасны и величественно таинственны. Я не принадлежу больше к этому берегу. Мой корабль ждет меня уже слишком долго — я должен отплывать. Это чудо, что я все еще в теле. Весь кредит принадлежит вам — вашей любви, вашим молитвам, вашему стремлению. Вы должны подобно мне помедлить немного на этом берегу, отсюда невозможное должно стать возможным.

В течение этих десяти дней я не чувствовал себя вместе с телом. Я чувствовал себя по-настоящему неукорененным, перемещенным. Так было странно находиться в теле, когда ты не чувствуешь, что ты в нем. И было так странно продолжать жить в месте, которое больше не относится к тебе — мой дом уже на другом берегу. И зов приходит постоянно! Но потому, что вы нуждаетесь во мне, это проистекает от сострадания вселенной — вы можете назвать это Божественным состраданием, — Он позволяет мне побыть в теле еще немного.

Слова становятся все более и более трудными для меня. Они требуют все больших и больших усилий. Я должен сказать что-нибудь для вас. Но я хотел бы, чтобы вы получали от меня все гораздо быстрее, поэтому мы можем просто сидеть в молчании… слушая птиц и их песни или слушая стук наших сердец. Мы можем быть просто здесь, ничего не делая.

Будьте готовы к тому, что я могу прекратить говорить в любой день. И пусть эта новость распространится по всем уголкам и концам света: те, кто хочет понять меня только посредством слов, должны прийти ко мне как можно быстрее, потому что я могу прекратить говорить в любой день. Это непредсказуемо, это может случиться в любой день — это может случиться даже в середине предложения. Тогда я могу не закончить предложения. Тогда оно повиснет навсегда и — навсегда… незавершенным.

Но на этот раз вы вытащили меня назад».

Пока саньясины наслаждались энергией даршанов, живя в праздновании и творчески работая, они не подозревали, что скоро произойдет событие громадной интенсивности и значения — смерть отца Бхагавана.

Дада и большая часть семьи, включая мать Бхагавана, братьев и их жен и детей, покинули Гадарвару и жили в ашраме с 1978 года. Было почти невозможно не заметить Дада — безволосого человека, который был старый телом, но чье лицо светилось жизнью и радостью. Его блестящие и веселые глаза выражали внутренний лад и удовлетворение. Он был очаровательным хозяином во время всех празднований киртана, которые проводились каждую неделю в его резиденции.

К этому времени Дада был уже нездоров. У него было шесть сердечных инфарктов после 1975 года, и его положили в больницу за полтора месяца до того, как он покинул свое тело из-за сердечной недостаточности. Следующий пересказ — это мое личное описание события, пережитое непосредственно мною.

Был один из тех влажных вечеров, которые обычно бывают в сезон муссонов. После ужина я, как обычно, работал в своем офисе. Я работал уже полтора часа, когда услышал женский голос: «Свами Дада умер. Мы идем на празднование в Будда-холл». Весть пришла подобно удару. Я выглянул за дверь, чтобы увидеть, кто была эта женщина, но она уже ушла. Я немедленно отложил свои бумаги, встал и присоединился к другим саньясинам в Будда-холле. Новость вырвала меня из всего остального: она поразила меня именно мгновенно, и я молчаливо остался сидеть в Будда — холле.

Как раз за неделю до этого я встретился с Дада в его больничной палате. У меня было свидание с ним. Фактически я хотел посоветоваться о том, что мы могли бы рассказать о Бхагаване и что он мог бы сообщить мне, какие истории и события из детства Бхагавана. Он выглядел веселым и, казалось, что он совсем оправится от паралича. Он лежал в больнице уже около пяти недель. Доктора уверяли его, что выпишут через несколько дней. Но когда я сел, коснувшись его ног, он посмотрел на меня и сказал примирительно:

«Я не чувствую, что могу сказать еще что-то, кроме того, что уже говорил о нем раньше. Я не хочу никого видеть. Я даже не могу есть больше. Прошу извинить меня, так как вы проделали такой длинный путь, за это особенно извините».