Нил Никандров - Иосиф Григулевич. Разведчик, «которому везло» Страница 44

В начале 1945 года адвокату Рамона Сенисеросу все-таки пришлось организовать свидание Каридад с сыном. Оно подтвердило всем «заинтересованным лицам», что главная цель ее приезда — «Жак Морнар». После этой встречи можно было ожидать активности по вызволению узника. «Охотники» из ФБР насторожились: еще бы, имелся верный шанс захватить с поличным «агентов Москвы».

Известно, что Каридад лично ходатайствовала о прощении «Жака Морнара» перед экс-президентом Ласаро Карденасом, уговаривала Ломбардо Толедано взять на себя инициативу по проведению пропагандистской кампании с требованием амнистии узнику. Она же умоляла Ломбардо замолвить слово за «Морнара» президенту, попросить о помиловании. Профсоюзный лидер согласия не дал: наверное, не смог подобрать убедительную аргументацию, несмотря на гибкий ум и навык закулисных сделок.

Имена Толедано и Каридад Меркадер в восприятии мексиканского руководства ассоциировались с Советским Союзом. Любые инициативы этих лиц были бы истолкованы однозначно: советское посольство выдвигает свои фигуры, оставаясь в тени.

Суетливые действия Каридад отдаляли проведение операции. Внутриполитическая ситуация в Мексике тоже менялась не в лучшую сторону. Особенно неблагоприятной она стала после гибели советского посла Константина Уманского[36]. Создавалось впечатление, что в результате катастрофы в аэропорту Мехико реакционные силы получили «добро» на безнаказанные провокации против советских учреждений и граждан. Любая осечка в операции «Гном» могла привести к непоправимым межгосударственным последствиям. «Киру» начали терзать мысли о том, что ее присутствие в Мехико и в самом деле навредило Рамону. Она вспоминала резкие слова, сказанные ей сыном при личной встрече. Из депрессивного состояния Каридад пыталась выйти неумеренным употреблением спиртного. Последствия не заставили себя ждать: она попала в автомобильную аварию. Женщину обнаружили на мостовой в бессознательном состоянии, со сломанными ребрами. При ней была значительная сумма денег и шифроблокнот, которые чудом не оказались в руках полиции.

В марте 1945 года Каспаров передал «Кире», что Центр затребовал у нее отчет за весь период после отъезда из Москвы. Смирив гордыню, Каридад ответила на запрос, но выборочно, проигнорировав невыгодные для себя темы. Свои комментарии, дополняющие «пробелы» ее отчета, подготовил резидент. Из них следовало, что Каридад по-прежнему намерена «бороться за сына». Пришлось прибегнуть к последнему, но сильному средству: воздействовать на нее через Рамона. Сейчас невозможно узнать, что он написал ей, но можно догадаться, что под влиянием пережитого стресса (свобода была близка — протяни только руку) он был несдержан и безжалостен. Примерно в это же время Каридад узнала, что сотрудники советской разведки предпринимают шаги по вызову из Франции в Советский Союз ее сына Хорхе. «Кира» восприняла это известие как явный признак недоверия к ней: «Москва пытается заполучить еще одного заложника помимо Луиса», который, к слову, вполне освоился в советской действительности, был доволен своей жизнью и считал, что перед ним открываются блестящие научные перспективы.

После этих потрясений Каридад словно подменили. Уговоров больше не потребовалось. Со свойственной ей энергией она засобиралась в путь. На вопрос французского консула о цели поездки ответила: «Дети — Монсеррат и Хорхе — нуждаются в моей помощи. В годы войны они очень страдали, особенно сын, пробывший в немецком концлагере четыре года». На вопрос об источнике доходов ответила: «Имею состояние на Кубе». Чтобы обновить свой кубинский паспорт, Каридад добилась приема у посла и очаровала его своими манерами, светскостью, знанием закулисных сторон жизни в Гаване, подробно поведала о родственных связях с состоятельными людьми на острове.

В начале октября 1945 года «Кира» обменялась прощальными письмами с сыном, а 24-го числа того же месяца в нью-йоркском порту поднялась на борт парохода.

Между тем обстановка вокруг советского посольства постепенно накалялась. Антисоветская кампания набирала силу. Едва ли не каждый шаг наших дипломатов незамедлительно расценивался как «подрывная деятельность». Это отпугивало мексиканцев. Незаметно подкрадывалась холодная война. Наработанный американцами опыт нейтрализации нацистской агентуры на континенте пригодился теперь в отношении советских учреждений.

«Морнар»-Меркадер установил дружеские отношения с секретарем-делопроизводителем тюрьмы. По мнению Рамона, его можно было использовать для организации побега. Но тот поставил условие: бежать вместе и прямиком в Советский Союз. Этого секретаря «группа помощи» раньше изучала и не могла с уверенностью поручиться за его надежность. Такое бывает. Полная непроницаемость. Поэтому «Гному» рекомендовали: ни в какие переговоры с секретарем не вступать. Впоследствии выяснилось, что это предостережение было не лишним. Американцы готовили крупную провокацию по захвату Рамона и «группы помощи».

Полицией было установлено демонстративное наблюдение за руководителями мексиканской компартии. Генеральный секретарь МКП с тревогой делился своими опасениями в советском посольстве: реакция готовит общественное мнение к полицейской акции по разгрому левых организаций. Ожидалось нападение на штаб-квартиру компартии. Вступление в МКП Давида Альфаро Сикейроса в мае 1946 года тут же ознаменовалось слежкой. Просил о восстановлении в партии Диего Ривера. Его приняли «с испытательным сроком», потому что «троцкистские завихрения» Риверы помнили многие. Художник оправдывался, говорил, что Троцкого «пригрел» сознательно, чтобы «друзьям Советского Союза» было легче следить за ним. Насколько он был искренен, возвращаясь в МКП? Известно, что Диего собирался написать заявление о вступлении в партию ручкой Троцкого, которую Фрида Кало берегла как «исторический сувенир». Ручку Диего так и не получил: в «новых исторических условиях» Фрида не одобряла политически двусмысленных поступков мужа. На подрамнике в ее мастерской стоял холст с незавершенным портретом Сталина, ее новым кумиром. За Фридой и Диего тоже следили.

Один из участников уотергейтского скандала Ховард Хант поведал в своих мемуарах о том, как он работал в резидентуре ЦРУ в Мехико в 50-х годах. Рутинным делом были нелегальные проникновения в помещения миссий «народных демократий», незаконные прослушивания, склонения к побегам «во имя свободы», дезинформация. Оперативникам ЦРУ помогали американские предприниматели, осевшие в стране, мексиканские журналисты и политики, желающие «заработать», беглецы из компартий. Довольно подробно Хант рассказал о деятельности аппарата ЦРУ, работавшего «бок о бок» с плотной сетью агентов Гувера, «которые с начала Второй мировой войны по декрету президента Франклина Делано Рузвельта превратили Латинскую Америку в протекторат ФБР». Об усилении американских спецслужб в Мексике в советском посольстве знали. Решению дела «Гнома» это, конечно, не способствовало.