Борис Альтшулер - Он между нами жил... Воспомнинания о Сахарове (сборник под ред. Б.Л.Альтшуллера) Страница 45

И вот в июле в таких условиях, которые я постарался описать, я держу в руках, читаю авторскую корректуру статьи "Космологические переходы с изменением сигнатуры метрики" с правкой, которую сделал сам Андрей Дмитриевич. Дело в том, что я много лет подрабатывал в ЖЭТФ научным корректором, и в июне мне дали, в частности, и верстку статьи Сахарова, представленной в редакцию еще до трагических майских событий. У меня возникли некоторые замечания, я их внес в авторские листы и показал все Евгению Михайловичу Лифшицу, который отправил корректуру по горьковскому домашнему адресу — на проспект Гагарина. Письмо из ЖЭТФ компетентные товарищи, очевидно, передали Сахарову в больницу. И вскоре корректура вернулась, и снова ее дали мне. Андрей Дмитриевич внес те исправления, которые посчитал необходимыми. Все разумно. Но какой почерк! Тремор с огромной амплитудой. Видно было, с каким трудом писалась каждая буква, каждый знак. И это было страшно. Елена Георгиевна потом рассказывала, что после выхода А.Д. из больницы 8 сентября тремор сохранялся еще около месяца. Она рассказывала, что никогда не видела его в таком состоянии: он не подходил к письменному столу, не интересовался свежими препринтами, не мог работать. А потом, по-видимому, произошло очищение организма от больничной химии, и физики, приехавшие 12 ноября, нашли его в хорошей форме.

В период между голодовками коллеги приезжали в Горький дважды: в ноябре 1984 г. и в феврале 1985 г. Других контактов с внешним миром у Сахаровых не было.

Е.С.Фрадкин и Б.М.Болотовский сделали все, что просил Сахаров (см. статью Б.М.Болотовского): один конверт передали В.Л.Гинзбургу, а сумку, на дне которой под газетой была запрятана другая копия письма Александрову и письма детям в Штаты, прямо с Ярославского вокзала отвезли на квартиру к Борису Георгиевичу Биргеру. К нему часто приходили иностранцы, дипломаты — смотрели картины, и Сахаровы предполагали, что здесь не будет проблем с передачей письма за рубеж.

О судьбе первого конверта см. в статье В.Л.Гинзбурга: Виталий Лазаревич сразу же передал письмо президенту Академии наук, у себя оставив копию. Именно с этого экземпляра через 6 лет письмо Александрову впервые было опубликовано в СССР в журнале «Знамя» № 2, 1990 г.

Письма, вывезенные из Горького на дне сумки, к детям в США не попали, а так и провалялись полгода на дне сумки в кладовке у Биргеров. Злосчастная сумка принадлежала Гале Евтушенко. Собираясь в июне 1985 г. на дачу, Галя попросила Биргеров сумку вернуть и, выбрасывая из нее старые газеты, вдруг обнаружила среди них листочки с почерком Андрея Дмитриевича. Совершенно потрясенная, Галя их собрала и сразу же отнесла Лене Копелевой, а та — Мейманам. Вскоре о письмах Сахарова сообщили «голоса», но особого резонанса они не вызвали, поскольку речь в них — о событиях годичной давности, и, главное, появилась эта информация после майских «успокоительных» фальшивых фототелеграмм (см. гл. 5–3).

Итак, канал, который Андрей Дмитриевич и Елена Георгиевна считали самым верным, не сработал. Но в Горьком об этом ничего не знали. (В отличие от астрофизической черной дыры здесь информация не распространялась в обе стороны.) Представляю, как они вслушивались в приемник на улице, на морозе — дома глушилка — в надежде услышать наконец о письме Александрову. Попади тогда, осенью 1984 года, это письмо за рубеж, оно, конечно, стало бы сенсацией номер один — может быть, спасительной. Сахаров знал, что делал, когда пытался переправить письмо. Но прошел ноябрь, декабрь, наступил Новый год. Приемник говорил о другом: все было глухо. Как у Высоцкого в песне про волка: "Обложили меня, обложили". И все это время полная изоляция; "Alone Together" — так называется английский перевод книги Елены Георгиевны [14].

Прошел январь 1985 года. 25 февраля в Горький съездили А.Д.Линде и Д.С.Чернавский. Они привезли в Москву еще два пакета — один для В.Л.Гинзбурга с еще одним письмом А.П.Александрову, которое Виталий Лазаревич сразу передал пpезиденту АН, а второй снова для передачи Б.Г.Биргеру, — но эту просьбу Сахарова коллеги решили не выполнять. (См. статьи В.Л.Гинзбурга, Е.Л.Фейнберга, Д.С.Чернавского.) О привезенных из Горького пакетах в то время, естественно, никто больше не знал. Д.С.Чернавский вспоминает, что когда они с А.Д.Линде отказались везти в Москву ненаучную корреспонденцию, Андрей Дмитриевич, после очень тяжелых уговоров, в конце концов схитрил, положив все в большой конверт с запиской для В.Л.Гинзбурга, бывшего тогда начальником Отдела. Дмитрий Сергеевич до сих пор немного обижен за это на А.Д.

В pазделе 2–1 я упоминал о принципе Сахарова "Никто никому ничего не должен" и о случаях, когда он этот принцип нарушил. Как такое «поведение», "втягивание" других людей против их желания укладывается в образ Сахарова — образ терпимости и гуманности? В попытке понять его попробуем поставить себя на его место.

Во-первых, надо понимать, что психологически для Андрея Дмитриевича КГБ, охрана, слежка — все это было нечто находящееся вне поля его интересов, хотя и навязчивое. Одним словом, комары. Он был сосредоточен на другом и архимедовское "не трогай моих чертежей", мне кажется, наиболее точно передает его внутреннее состояние. А сосредоточен он был на вещах действительно важных. И вот он ясно понимает, чтo надо делать, знает «ноу-хау», а какая-то посторонняя сила (десятки мускулистых мальчиков) не дает связаться с внешним миром. Конечно, это очень раздражает. Примерно так же, как когда хочешь быстро записать что-то хорошее, что пришло в голову, и неожиданно не пишет авторучка. А если нельзя быстро взять другую — и месяц, и второй, и бессрочно? Похоронен заживо. И вдруг, о чудо, дверь склепа открывается и милиционер пропускает в него коллег из Отдела теоретической физики ФИАНа. И Сахаров уговаривает, настаивает, умоляет. (В основном, в письменной форме, так как каждое произнесенное вслух слово фиксируется.) Можно ли за это бросить в него камень?

И тем не менее я благодарен Д.С.Чернавскому за те несколько слов, что он сказал мне после возвращения из той поездки. В ноябре 1984 г. Б.М.Болотовский подробно рассказал многим друзьям Сахарова, и мне в том числе, то, что им говорил Андрей Дмитриевич — об ужасах его пребывания в больнице в мае-августе. Но о привезенных письмах, естественно, не упоминалось. Тут соблюдалась строжайшая конспирация. Самое главное, что все письма были переданы в соответствии с просьбой Сахарова. К сожалению, устная информация, полученная от Болотовского, никак не могла быть использована для передачи в прессу, которая живет по своим законам. Ей нужны сенсация или документ. Последнего не было, а что за сенсация в анонимном описании событий, пусть даже и страшных, но происшедших несколько месяцев назад. Открыто я выступить не мог как по указанным выше личным причинам, так и потому, что сразу возник бы вопрос: откуда у меня эти сведения? Так что совершенно непонятно было, что с этой информацией делать. К тому же я знал от Бориса Михайловича, что продуктовую сумку они вернули Боре Биргеру, и догадывался, что она приехала не совсем пустая (уточнять ничего я не мог, так как это было бы нарушением элементарных правил конспирации и порядочности). И вот я тоже крутил приемник в надежде услышать наконец то, о чем рассказывал Болотовский. Но тщетно.