Преломление. Витражи нашей памяти - Сергей Петрович Воробьев Страница 46

class="p1">— Что-то в этом роде. Сначала это был романтический порыв, а потом уже истинная любовь. Прожили с ним пятьдесят с лишним лет. Каждую ночь он учил роли. А я по ходу пьесы подавала реплики. Это было настоящее лицедейство. Он так увлекался ролью, что забывал всё на свете. И я тоже. Это был такой, я вам доложу, симбиоз! У нас от этого симбиоза родились две дочки. Тоже, кстати, актрисы. У нас семья сугубо артистическая. В результате я тоже приобрела артистическое мышление. Вот у вас, Вачик, какое мышление?

— Скорее всего, обыкновенное.

— А у нас артистическое. Вы заметили? Причём у меня принцип: никогда ни на кого не обижаться. И я за это себя очень обожаю. Если бы я себя не обожала, мы бы с вами тут не разговаривали. Согласны?

— Целиком и полностью, — подтвердил Вачик.

— Бывали сцены и вне репертуара. Особенно когда он погружался в роль Хлестакова. Совершенно забывал себя. Меня уже с Марьей Антоновной путал. Тогда я ему давала прикурить. Всякое бывало. Бывало, и тапком по морде надаю сгоряча. А он только: «Фофочка! Ну разве так можно?! Это же негигиенично!» Ну, прямо Фамусов из «Горя без ума». А я вся киплю. Тогда он повернётся на 360 градусов, подойдёт сзади да как обнимет! Аж мурашки по спине. И мне веско так на ушко: «Любовь зла, Фофочка, особенно для козла». Истинный был джентльмен и… гусар, в лучшем смысле этого слова.

— Мужчина, одним словом, — подытожил Вачик.

— Я мужиков не абстрагирую, но здесь готова согласиться. С кем живёшь, с тем и плывёшь, как говорится. Плыли мы с ним долго. Но всему рано или поздно приходит конец. Новый русский, с явно нерусским шнобелем, поставил точку на нашей любви. Задавил его на пешеходном переходе у самого дома. Я уже говорила. Мой артист ещё три года пролежал в полукоматозном состоянии. А этот хмырь с нерусским шнобелем сумел отбрыкаться и ушёл от ответственности в кусты. Сейчас за деньги можно сделать всё.

— Да, это точно, — подтвердил Вачик.

— И кого теперь мне любить?! — с пафосом произнесла дама и плотоядным взором уставилась на водителя.

Вачик съёжился, и у него даже защемило в районе копчика.

— Теперь вся моя любовь перешла полностью на детей и внуков. Хотя те уже взрослые. Но что мне остаётся? Не любить же мне с моей шармической корпулентностью Медведева? Или, не дай Бог, Путина. Они этого не заслужили.

— А на выборах за кого тогда голосовали?

— Там голосуй не голосуй, всё равно выберут своего. Я за Власова голосовала.

— А кто ж таков — Власов?

— Дожили! Про Шнобельсона знаем, а про Власова нет. Забыли своих героев. Юрий Власов! Да он даст фору любому нашему деятелю. А на выборы зря пошёл. Тупой Ельцин, в жилах которого текла не кровь, а ликёро-водочная субстанция, вернул свой пост нахрапом. Замордованный народ опять купился на обещания.

— Правильно! 75 лет кормили коммунизмом, теперь будут кормить демократизмом. Вряд ли одно вкуснее другого. Пипл всё схавает, как выразился один государственный деятель.

— Вы правильно понимаете политику партии и правительства, дорогой Вачик! — произнесла дама с лёгким сарказмом и засмеялась дробным булькающим смехом. — Когда мой дорогой муж пошёл голосовать за Ельцина, я, как всегда, стала бить тапкой по его красивой и благородной роже, пока он не опомнился и не сменил кандидата.

— Вот так бы всем — тапками по роже! Смотришь, и жизнь другая была бы.

— А иначе нельзя! Но, к великому сожалению, тапок на всех не хватит.

— Тапок-то хватит. А вот кто будет ими — по роже?

— Я, я! Становись только в очередь! Кто чего стоит, я чую за полверсты. Однако свечерело ужо! А мы всё ещё едем?

— Уже приехали, улица Томпсона, — успокоил Вачик. — Какой дом?

— Вот он! Первый слева. Улманисовской постройки. Только при Сталине да при Улманисе строили такие дома. В них хоть жить можно по-человечески. Всё остальное — дребедень. Временщики разве могут сделать что-то хорошее? И вообще, кто такой Томпсон? Он что, жил здесь? Или не жил. Но улица хорошая. Тихая. Здесь напротив когда-то был детский садик. Снесли! Зачем?! А зачем детям садики? Богатеньким дядям и тётям нужны престижные квартиры. Это — важнее! Вот и построили на месте садика дом и назвали его… Как бы вы думали?

— Что-нибудь такое… — повертел Вачик в воздухе растопыренными пальцами.

— Вот именно! Террасы Томпсона! Квартиры по 150 квадратных метров каждая, с прогулочной эспланадой. Теперь наш дом постоянно затенён. А моей маме уже 96! На улицу не выходит. Как ей без солнца? Всё солнце от неё забрали новые буржуины. Смотришь и удивляешься — откуда вся эта шелупонь взялась?

— От верблюда, — вставил Вачик.

— И я так думаю. Больше неоткуда. От верблюда и взялись. Это, конечно, лучше, чем от обезьяны. Ну, вот и мой подъезд.

Вачик заглушил двигатель и вышел из машины открыть даме дверь.

— Вы так любезны! — театрально произнесла дама, выставив на тротуар ногу и вывалив из машины кружевные воланы своего пышного платья. — Пока я тут с вами сидела, мой радикулит разболелся не на шутку. Однажды в мой радикулит впился этот самый… энцефалит. Вы не представляете, какая это гадость! Тащили его всем миром: и мылом замыливали, и одеколоном сдабривали, и… короче, еле вытащили. Я от страха про все свои болезни забыла. Обычно радикулит у меня в пасмурные дни болит, а сегодня чудная погода. Какой потрясающий вечер!

Дама не без помощи любезного водителя, по-тореадорски выгнувшего спину, встала на поребрик тротуара и, слегка покачиваясь в лунной ночи, поплыла марсельной шхуной времён адмирала Нельсона к двустворчатым дверям своего подъезда. Вачик зачарованно смотрел ей в след, округлив глаза до состояния двух лунных глобусов, в которых виднелись тени давно потухших кратеров.

— Какая женщина! — выдохнул он в вечерний сумрак.

И тогда женщина обернулась. Она обернулась уже тогда, когда открыла ключом дверь и застыла в дверном проёме, как шхуна, проходящая меж опасных рифов.

Ветер вдруг опустил паруса, и дама, развернувшись вместе со своим радикулитом, произнесла:

— Дорогой Вачик! А деньги?! Вы забыли взять с меня деньги за проезд!

И дама, роясь в глубинах своей необъятной сумки, напоминающей торбу, приблизившись вновь к таксисту, извлекла со дна торбы кошелёк, открыла его и поднесла к самому носу забывчивого водителя:

— Возьмите сколько надо…

— У меня свои есть! — отрезал Вачик. — С вас не возьму.

— Это вы зря, любезный, любой труд должен быть оплачен. Сколько там на вашем счётчике? Я не посмотрела за разговорами.

— И