Н. Никитин - Преступный мир и его защитники Страница 46

Александр Карпов передал ему затем некоторые похищенные у генеральши вещи, которые отец тут же сжег, 140 рублей деньгами и на 4 000 рублей процентных бумаг.

Купоны от этих бумаг и деньги стала потом тратить Христина Карпова, также знавшая о преступлении сына.

На судебном следствии, однако, Александр Карпов, как бы спохватившись, начал давать самые разноречивые показания, невольно сбивавшие с толку.

Защищали семью Карповых присяжные поверенные Гиршфельд и Козлов, произнесшие горячие речи в защиту подсудимых.

Особенно видную роль в данном деле, тесно связанном с судьбою Александра Тальмы, играл присяжный поверенный В. И. Добровольский как представитель гражданского истца — полковника Тальмы.

— Мы не можем не чувствовать и не сознавать того, что здесь, на суде, решается судьба не только семьи Карповых, но в связи с решением вопроса об их виновности или невиновности, быть может, открывается путь к спасению того, образ которого является для нас, обвинителей, руководящим светочем в настоящем деле, — так начал свою речь Добровольский. — Этот нравственный стимул привел нас сюда и здесь, на суде, дает нам силу и убеждение поддерживать обвинение против Карповых. Но одна эта цель была бы недостаточна. Как бы она ни была нравственно высока и чиста, — вы не увидали бы нас в роли обвинителей Карповых, если бы мы не имели в своем распоряжении безусловно подавляющих улик.

Вся Россия знакома с делом осужденного Тальмы, а тем более оно известно вам, господа присяжные заседатели, как местным обывателям, и, быть может, в противовес высказанному мною только что убеждению в виновности Карповых, у вас воскреснут в памяти подобные же слова убеждения обвинителя в деле Тальмы, а может быть, не только взгляд представителя обвинения, но и самый приговор по этому делу, в виде непреложной истины, добытой таким же тяжким судебным трудом, как мы ее здесь отыскиваем, стоит пред вами и говорит вам, что личное убеждение шатко и условно, но приговор как судебное решение, как закон для данного случая требует высшей осторожности и не может не остановить вас в некотором критическом размышлении пред той новой истиной, которую мы домогаемся услышать здесь, на суде.

Конечно, всякое судебное решение с внешней формальной стороны одинаково достоверно, но не всякое решение основано на одинаково достоверном судебном материале. На суде уголовном судье приходится создавать свое убеждение и решать вопрос о виновности на основании или прямых, или косвенных улик. В том и другом случае достоверность приговора далеко не одинакова.

Косвенная улика говорит лишь об известной вероятности, бросает на лицо лишь тень подозрения. Правда, эта тень сгущается по мере увеличения числа улик, убеждение судьи приближается все более и более к полной достоверности, но абсолютной — не достигает никогда. Случилось убийство, все обыватели данного города стоят в некотором подозрении, все они, с большей или меньшей вероятностью, могли его совершить, против них имеется хотя и слабая, но уже одна, во всяком случае, косвенная улика. Идем далее, против всех лиц, живущих на одной и той же улице, где совершилось преступление, имеется уже большее число улик, а против живущих под одним и тем же кровом число улик уже неисчислимо. Все эти лица стоят в явном подозрении, все они не гарантированы от уголовной ответственности, от скамьи подсудимых, скажу более, от осуждения. Как бы ни были косвенные улики многочисленны, тяжесть доказательства все время лежит на обвинителе, и обвиняемый свободен их не отражать, они создают лишь подозрение, его защищает всегда сомнение, и никогда приговор, основанный на них, не создает полной достоверности, — он приближает нас к истине, стремится ее постичь, но судебная ошибка всегда возможна.

Иной силой обладает прямая улика, она устанавливает бесспорный факт, обвиняемый ею безусловно уличается, и совершение им преступления стоит вне сомнения.

В настоящем деле мы, обвинители, имеем против Карповых прямые улики. Карповы пойманы с билетами, несомненно принадлежащими Болдыревой, похищенными при совершении убийства. Убийца здесь с поличным приносит нам сознание. Казалось бы, чего же более? Но это сознание хуже всякого отрицания. Александр Карпов понимает обаятельную силу судебного приговора, чувствует тот яд сомнения, которым все здесь пропитано, и, пользуясь этим, дает нам такое сознание, которое заводит нас в лабиринт противоречий, порождает в вас непонятный и ни на чем не обоснованный скептицизм и подрывает силу и значение самых простых и достоверных фактов. Но мы должны разогнать этот мираж, чтобы увидеть и постичь реальную действительность, так как только на фактах, фактах абсолютно достоверных, проверенных здесь на суде, вы должны обосновать свой приговор. Все то, что вы получили за стенами зала, вы должны выбросить из своего ума и сердца и судить по данной вами присяге только согласно с тем, что видали и слыхали на суде.

Но и судебный материал не одинаково достоверен, отбросим же и в нем все сомнительное, условное и станем лицом к лицу с реальной действительностью, — на ней вы должны обосновать свой приговор.

Александру Карпову предъявлено обвинение в убийстве, но нам, обвинителям, и вам, судьям, не достаточно одного того факта, что Александр Карпов пойман с облигацией в руках и что она находилась у него в тысяча восемьсот девяносто девятом году. Раз мы поддерживаем против него обвинение в убийстве, мы должны доказать, что он его совершил.

Когда Карпов был уличен в продаже облигации, он пришел правосудию на помощь и принес нам полное сознание. Но теперь, когда признанием душа облегчена, инстинкт самосохранения заговорил в Карпове. Он повторяет свое сознание, но дает его нам в такой форме, которая не допускает принять его бесконтрольно. У нас невольно возникает мысль, не имеем ли дело с одним из тех добровольцев, готовых принять страдание, которые уже не раз по этому делу клали голову на плаху, — и это убеждение может в нас еще окрепнуть, если мы вспомним то объяснение, которое нам давал Карпов как бы в форме вынужденного сознания относительно кражи в тысяча восемьсот девяносто третьем году, за которую Карпов был уже осужден. Он говорит нам: «Я принял чужую вину». Аналогия невольно напрашивается. Может быть, и теперь принимается чужая вина. Но сознание было, и мы не можем его отвергнуть. Мы не имеем права не считаться с ним, но должны, однако, его принять только после надлежащей критической проверки. Конечно, не с добровольцем-мучеником, идущим на страдание, имеем дело, — у Карпова на руках были окровавленные облигации, убийство уже запятнало его своею кровью.