Н. Никитин - Преступный мир и его защитники Страница 47

Ту картину убийства, которую нам рисует подсудимый, мы должны наложить на ту, которую получаем, воспроизводя фотографически по свидетельским показаниям, по заключению экспертов, по осмотру места преступления. В этом отношении правдивость сознания не оставляет сомнения. Картина убийства не могла запечатлеться в уме Карпова как свидетеля по делу Тальмы: она иная, она не та, которая рисовалась в том деле. Когда Карпов совершил убийство, ему не было семнадцати лет, поэтому мы первым долгом должны спросить себя: как пришел Карпов в столь юные годы к подобному преступлению и мог ли он один его совершить? О мотивах, которые его привели к убийству, мы получили противоречивое объяснение. В одном случае Карпов нам говорит, что он руководствовался корыстными целями ограбления и наживы; в другом — он это безусловно отвергает, говоря, что он преследовал чисто моральную цель, находя, что Болдырева была достойна смерти. Я думаю, что тогда роль Раскольникова Карпову не по плечу. Здесь мы имеем дело с простым, корыстным преступлением, и нравственный облик подсудимого этому нисколько не противоречит. Карпов не «озорник» в том смысле слова, как свидетели нам говорили; он угрюм, молчалив, необщителен. Но одного его слова подчас достаточно, чтобы постоять за себя. Карпов еще мальчиком умел желать, умел постоять за себя, умел достигнуть цели. Под его глубоким взором, в его душе таились уже смолоду сильные страсти и твердая воля. Эксперты-психиатры останавливали ваше внимание на том, что в юношеском возрасте достаточно самых незначительных импульсов, и молодая, еще не окрепшая воля может с исключительной легкостью поддаться не только нравственно отрицательному, но и преступному желанию. И, к сожалению, уголовные летописи действительно знают подобные примеры. Вспоминается мне убийство в Петербурге, в меняльной лавке, малолетним Зайцевым, — подобное же бессмысленное убийство в Париже привратницы Кюне. Исследуя далее вопрос о физической силе Карпова, о возможности совершить убийство Болдыревой и Савиновой, когда ему не было еще семнадцати лет, мы должны принять заключение экспертов. Они нам говорят, что кинжал страшен и в руке младенца, сила же жертвы преступления не играет роли: совершенно безразлично, была ли Болдырева немощной старухой или воинственной генеральшей, сваливавшей с ног одной пощечиной своего дворника.

 ДОБРОВОЛЬСКИЙ Виктор Иванович

Родился в Полтаве 25 сентября 1865 года. По окончании курса Санкт-Петербургского университета непродолжительное время служил по судебному ведомству, а затем в 1893 году вступил в адвокатуру. Первым громким процессом, в котором В. И. Добровольскому пришлось выступить защитником главного обвиняемого, было дело об убийстве псаломщика Кедрова. После того он участвовал во многих известных процессах то в качестве защитника, то гражданским истцом Наиболее крупными делами его были: процессы Тальмы (в правительствующем Сенате), семьи Карповых, авантюристки Сенкевич, Лоретца-Эблина, братьев Иовановичей (поджог).

На этом обрывается как бы достоверная часть сознания Карпова. Далее мы сталкиваемся с противоречиями и с категорическим отрицанием некоторых фактов. В одном случае Карпов говорит, что он спрятался за комодом, в другом — под постелью. Как же понять это противоречие? Я нахожу его вполне естественным. Карпов пойман, он имел неосторожность принести свое сознание. Чем же ему теперь защищаться, как не дискредитированием собственного же признания? Это единственный путь к спасению. Отрицание хотя бы и незначительных фактов достигает своей цели. Карпов, с одной стороны, говорит, что он совершил убийство «один», а с другой — известные факты отрицает. Кто же совершил их? И в связи с этим вопросом вновь возникает сомнение в достоверности сознания и возможности совершения убийства без соучастников. Мы не можем не понять тех целей, которые преследует подсудимый; мы не можем не взглянуть туда, куда он нам указывает. Но мы в то же время не можем не протестовать всей силой нашего убеждения. Соучастники друг друга не обвиняют. Между тем в процессе Тальмы Карповы были его обвинителями; они говорили, что Тальма будто бы кричал: «Их зарезали», когда он этого знать не мог. Теперь здесь мы, представители интересов Тальмы, обвиняем его, Карпова, добиваемся его осуждения, добиваемся от него правды. Зачем она связывает его уста? (Обращаясь к Карпову.) Говорите же, говорите! Истина нам не страшна! Он молчит, молчание его изобличает… Но, может быть, он скрывает того, чье спасение мы не можем поставить ему в упрек. Мы, однако, в этом отношении не имеем никаких данных. Предположение о соучастии отца возможно, но оно не имеет за собою достаточных оснований. Итак, все усилия Карпова подорвать значение своего сознания — тщетны. В сознании проскользнули такие правдивые штрихи, что их невозможно уничтожить. Вспомните, как Карпов говорит об убийстве Болдыревой: «Ударил ее в левый бок, она приподнялась, почти что привстала на ноги, и тогда я ей нанес второй удар». Это фотографически верный снимок с действительности. Он мог запечатлеться только у убийцы…

Защита во время судебного следствия стремилась доказать, что до тысяча восемьсот девяносто восьмого года у Карповых не было облигаций, что следы прикосновенности их к преступлению начинаются только с тысяча восемьсот девяносто восьмого года, и раз это так, то здесь со стороны Карповых нет уже преступления, а есть лишь жертва и добровольное принятие чужой вины. Конечно, всякие предположения, всякие гадания возможны, но для этого необходимы какие-нибудь факты. Неужели, не будучи магом и кудесником, можно было заставить разыграть ту драму, которая прошла перед нами? Но помимо этого ведь мы имеем факты, которые далеко переступают за пределы тысяча восемьсот девяносто восьмого года. Футляры, похищенные у Болдыревой, были найдены у Карпова тридцатого марта тысяча восемьсот девяносто четвертого года, через день прсле совершения убийства. Кровавый след, как видите, не обрывается на тысяча восемьсот девяносто восьмом году. Следя по нему, мы доходим до места и дня совершения убийства и застаем там отца и сына Карповых. Сознание последнего открывает нам двери далее, и здесь на месте убийства мы видим запечатленный образ убийцы — Александра Карпова. Эти факты слишком красноречиво говорят за себя. Слова излишни, они отдаляют время вашего приговора, они отдаляют от нас лишь ту истину, которую услышать мы ожидаем и которая должна пролить свет не только в этом деле, но еще откликнуться далеко — там, в царстве скорби и слез. Поспешите же поставить свой приговор и отогнать им тот кошмар, который навеян на общество настоящим делом, и снять тот укор, который лежит на общественной совести!