Темные времена. Как речь, сказанная одним премьер-министром, смогла спасти миллионы жизней - Энтони МакКартен Страница 47

Первым заговорил лорд Галифакс. Во время утреннего заседания он сообщил кабинету об абсолютно негативном ответе[405], полученном президентом Рузвельтом от Муссолини. Затем было прочитано сообщение французского правительства с просьбой о прямом обращении к Италии от лица Британии и Франции. Галифакс повторил свое предложение о том, что необходимо дать понять готовность к посредничеству Италии[406]. Но Черчилль, все еще вдохновленный реакцией Палаты на его выступление, заявил, что, по его мнению, совершенно ясно, что цель Франции – сделать синьора Муссолини посредником между Британией и герром Гитлером, а он твердо намерен не допустить подобного[407]. Галифакс явно подумал: «Ну вот, опять!» Он категорически выступил против позиции премьер-министра, заявив, что предложение Рейно заключается в том, «что мы должны сказать, что готовы насмерть сражаться за нашу независимость, но при обеспечении этого условия можем пойти на определенные уступки Италии»[408]. В отношении предложения Рейно это было справедливо, однако Галифакс забыл упомянуть, что он имеет в виду заключение посредством Италии общеевропейского мира. Более того, он не сказал, что сама эта идея родилась из его встречи с итальянским послом, Джузеппе Бастианини, 25 мая, а не из предложения французов, которым нужно было лишь удержать Италию от вступления в войну.

Черчилль добавил, что он убежден: французы пытаются толкнуть Британию на скользкий склон. Повторение слов «скользкий склон» взбесило Галифакса – судя по всему, Черчилль использовал их намеренно. А потом Черчилль объявил свою новую позицию: «Положение будет совершенно иным, когда Германия совершит безуспешную попытку вторгнуться в нашу страну»[409].

Черчилль, который уже согласился рассмотреть возможность мирных переговоров, теперь сделал оговорку: он сделает это только после неудачной попытки Германии вторгнуться на британскую землю.

Мысль о том, что Британия, не имея армии (как тогда казалось), должна будет отразить германское вторжение (казавшееся весьма вероятным), была отвратительна Галифаксу, и он не хотел, чтобы его имя было с ней связано. Он снова взял слово и отверг французское предложение, сказав, что не видит в нем перспектив. Но далее он сосредоточился на своей главной идее – идее общеевропейского мира. Не отступая от своей основной темы, Галифакс твердил, что нужно сосредоточиться на более крупной проблеме: «Если исходить из того, что синьор Муссолини готов сыграть роль посредника и что он сможет выдвинуть условия, которые не лишат нас независимости, он [Галифакс] полагает, что мы должны быть готовы рассмотреть эти условия»[410]. Галифакс отверг предположение Черчилля, что Британия в течение нескольких месяцев может оказаться в лучшем положении – когда попытка германского вторжения захлебнется. Он считал, что все произойдет иначе, и заявлял: «Мы не должны игнорировать тот факт, что можем добиться гораздо более выгодных условий, пока Франция не вышла из войны и наши авиационные заводы не разбомблены. Через три месяца все может рухнуть»[411].

Спор продолжался. Черчилль добавил: «Синьор Муссолини, если он возьмет на себя роль посредника, потребует от нас свою долю. Невозможно представить, чтобы герр Гитлер был настолько глуп, чтобы позволить нам продолжить перевооружение. Его условия поставят нас в абсолютно зависимое положение. Если мы продолжим сражаться, хуже, чем сейчас, не будет, даже если мы потерпим поражение»[412].

Совершенно понятно, что Галифакс пришел в полную ярость. Он не предполагал, что Черчилль может «настолько заблуждаться» в отношении предложенной идеи посредничества. Чемберлен, почувствовав его раздражение, решил его поддержать: «Миру совершенно ясно, что мы загнаны в угол, и он не считает, что мы проиграем, если открыто скажем, что, хотя продолжим сражаться за свою независимость, все же готовы рассмотреть достойные условия, если таковые будут нам предложены»[413].

Поняв, что Чемберлен поддерживает не его, а Галифакса, Черчилль вернулся к привычной риторике и заявил: «Побежденные нации воспрянут вновь, но те, кто покорно сдался, погибли навек». Гринвуд согласился с премьером и сказал, что ему не кажется, что сейчас подходящее для полной капитуляции время. Это еще больше разозлило Галифакса: ему представлялось, что каждое его слово сознательно толкуется превратно. Он ответил: «В моем предложении нет ни слова о полной капитуляции!»[414]

Эттли беспокоила общественная реакция на возможность англо-французских переговоров с Германией. Он сказал, что необходимо учитывать общественное мнение страны. Когда народ поймет истинное положение дел, люди переживут сильнейшее потрясение. Им придется приложить огромные усилия для поддержания духа. Есть серьезная опасность: если поступить так, как хочет Франция, то не сможем поддержать дух нашего народа»[415].

В последний раз попытавшись разрядить напряженную атмосферу и добиться какого-то консенсуса, Чемберлен попытался вернуться к теме мирного процесса, хотя и признавал, что французы мало чем смогут помочь в этом деле. Он согласился с точкой зрения министра иностранных дел: если Британия сумеет добиться условий, хотя и тяжелых, но не угрожающих её независимости, необходимо рассмотреть эти условия, а затем добавил, что обращение Франции к Муссолини не сможет этого обеспечить в настоящее время[416].

В 18:15 заседание закончилось. Галифакс при поддержке Чемберлена сумел протолкнуть идею мирных переговоров – по крайней мере, на ближайшее время. И именно Галифакса и Чемберлена Уинстон попросил составить проект письма к французам, в котором говорилось бы «спасибо, но нет».

У Черчилля была важная встреча. И он должен был подготовиться к тому, что его биограф Мартин Гилберт назовет «одним из самых потрясающих событий войны»[417].

До заседания Черчилль пригласил двадцать пять министров, не входящих в военный кабинет, чтобы подробно описать им ситуацию, в которой оказалась Британия. Ранее у него не было возможности поговорить с ними. Он явно запаздывал. Но зато к 18:15 он изменил свой замысел касательно этой встречи.

Выведенный из себя угрозами Галифакса подать в отставку, Черчилль понимал, что какой бы курс он ни избрал – на мирные переговоры, если спасти британскую армию в Дюнкерке не удастся, или на продолжение войны, если у Британии останется армия, – ему необходима либо поддержка министра иностранных дел, либо, в случае его отставки, поддержка всего кабинета.

И теперь он хотел заручиться этой поддержкой. Такова была его цель.

Как нам известно, министры кабинета никогда не были ярыми сторонниками Черчилля. Его пестрый послужной список и стиль работы, его переходы от консерваторов к либералам и назад к консерваторам, его неудачные военные планы, которые привели к серьезным потерям, делали Черчилля фигурой скорее терпимой, чем ценимой. Его больше опасались, чем любили. И вот министры собрались в кабинете Уинстона, страшась того, что услышат.