Угодило зёрнышко промеж двух жерновов - Александр Исаевич Солженицын Страница 47

И Ольга Карлайл – рвёт. Нигде, как здесь, наглядно обнажается полная холодность её к русской литературной традиции, к которой она будто бы принадлежит не только по рождению, но и по духу, о чём не раз декларировала. В апреле 1973, сидя под чёрными тучами, я по левой, с двухмесячным опозданием, получил поразившее меня февральское письмо О. Карлайл, бравирующее дерзостью. Она сообщает как о «необратимо решённом», что они не могут выполнять роль «партнёров»: «при разделении ответственности» они «теряют возможность достичь качества мировой публикации, какое было получено в случае “Круга”» (когда бросили роман на глумление). И ещё, оказывается, «риск оглашения нашей прошлой и настоящей деятельности становится неприемлемо высоким», – для них? – нет, собою они жертвуют, но «по отношению к вам и к другим замешанным в это дело друзьям». Да почему же в качестве участников отдельного скрытного перевода, во всех внешних сношениях заслонённые моим адвокатом, они будут обнаружены и разглашены, – а сами бы, ведя мировую операцию и все отношения, не будут? Так и не смогли упрятать, что рвут они лишь оттого, что не получили мирового копирайта «Архипелага». Итак, «с чувством грусти, но и гордости, что они содействовали мировому успеху моего творчества» (вывели меня в люди), они совершают «полный уход» от этого высокоценимого «Архипелага», они более не могут участвовать в переводе (не осталось вещественных следов, что они в нём и участвовали за 5 лет), сам же перевод «в форме первого наброска» и все на него права – за Томасом Уитни, к которому и следует обращаться. «Первый набросок» перевода – через 5 лет?..

Эта тяжкая наша весна 1973. И ГБ послало предупреждение (через Синявскую-Розанову, она с ними интенсивно общалась, обговаривая скорый отъезд своей семьи во Францию), что, если я добровольно не уеду из Союза – меня посадят и отправят умирать на Колыму. Нераздираемые, нарастающие наши бремена, ощущение надвигаемых ударов ГБ. И – такое письмо! Как оскорбительно, стыдно читать его в нашем подпольи. Значит, вся пятилетняя надежда, что «Архипелаг» спасён, переводится и грянет, – рухнула. Что за доводы на хилых ножках, мелочная обида, – и ещё привязывают нас юридическими петлями к переводу, не сдвинутому за 5 лет!

Если б мы знали, какой верный, добрый Уитни и его истинное соотношение с Карлайлами в работе, – так мы б не так горевали, баба с возу – кобыле легче. Но вот нас юридически связывают с неоконченным переводом, ни страницы переведенного не дав – и ничего уже не обещая. То есть даже запрещают начать английский перевод заново.

Я ответил горячо. Не могу предположить, что, имея 5 лет дело с «Архипелагом», они остались равнодушны к духу его. Он – не литературный товар, а звено русской истории. Однако ваше письмо пренебрегает именно этим духом. Издательства получат от книги небольшой доход, таковы будут мои условия, книги не должны продаваться по безумным западным ценам. И – снова я просил их передумать и остаться на переводе. (Да может, старики пристыдят её.) А если нет, я вижу один путь (никто не возьмётся исправлять чужой сырой материал; не вижу, как спасать работу в хаотическом состоянии): оплатить весь перевод, сделанный по сей день, – и предать огню в присутствии доктора Хееба. Перевод по-английски мы начнём заново (все права на перевод – у Томаса Уитни…).

И уже не требовал от них русского текста, того моленного, первого, – а его тоже сжечь!

Горечь в горле стояла ужасная. Ощущение провала в излелеянном деле.

Это моё левое письмо долетело до Карлайл быстро – и тотчас же слала она мне гневный ответ: они действовали только из любви к России и при таком безкорыстии заподозрены в коммерческих интересах! да будь это прежние времена, она прибегла бы к защите её отца, чтоб он вызвал меня на дуэль за оскорбление чести дочери. А между тем – она меня «сделала известным на Западе» (а я думал – Иван Денисович…) и помогла получить Нобелевскую премию, вот как!.. Теперь она указывала и ещё одну причину разрыва: что я недоволен их переводом «Круга». Но об этом она знала от родителей уже три года назад, а ссылалась, будто впервые узнаёт через Бетту (и опять – чтобы скрыть заядлую причину: утерю надежды на мировой копирайт).

Успел я предупредить Хееба: ни в коем случае не ехать, как он собирался, за океан к Карлайлам, не надо кланяться. Он получил моё письмо вовремя – и всё равно упрямо поехал в июне в Нью-Йорк, с женой (слабость к путешествиям и к представительствованию).

Уронил мою позицию – и решительно ничего не продвинул. Нежно и пусто провёл время в гостях у Карлайлов. (Она теперь пишет в книге: он и не спрашивал у неё английского перевода «Архипелага», – тогда и вовсе зачем ездил? А Хееб говорит: они отказались дать, перевод не готов. Та́к оно потом и оказалось: не готов.) Не сделал и попытки познакомиться с Уитни (или не свели их). И вернулся в Европу с пустыми руками.

А к концу лета 1973 – был схвачен «Архипелаг» гебистами, погибла Воронянская, – и я отчаянно дёрнул дальний взрывной шнур «Архипелага»[102]. А взорваться было – только тому, что́ расстарались мы в последнее время: немецкому да шведскому изданию. Главное же, англо-американское, решающее весь ход мирового общественного мнения, – вот, не оказалось готово. Только тут Карлайлы вернули Уитни перевод (который и содержался не у него, оказывается), и он кинулся работать. Только в октябре 1973 приехал Курто из Штатов, привёз Хеебу лишь 1-й том «Архипелага», неготовый, который ещё предстояло дорабатывать.

Вот так мы передали плёнку «Архипелага» в «верные руки». Как саранча налетела и поела плод доверчивой дружбы старших поколений, и память замученных.

И вдруг, чего нельзя было ожидать, я оказался на Западе. Энергичная дама, очевидно, забезпокоилась. Она была безупречна за подписью Хееба и пока я сидел в восточной клетке – а что теперь? Она не стала бездейственно ждать, но кинулась навстречу ожидаемой опасности: поехала в Европу искать встречи со мной.

А я первые несколько недель после высылки ведь не сознавал всего отчётливо, да многого пока и не знал. Ещё семья в Москве. Ещё висит судьба архива – удастся ли вывезти его? А тут – на второй же день в Цюрихе – телеграмма из Вашингтона: теплейшие поздравления и молится за прибытие моей семьи; знает, что даже в изгнании я осуществлю свою миссию; посетит родителей в Женеве в марте и надеется увидеть меня, Ольга Карлайл.

Не помню, когда я эту телеграмму увидел в ворохе и дошла ли до моего сознания, но следом письмо из Женевы: я уже у родителей, очень хочу с вами встретиться, могу приехать в Цюрих