Нина Берберова, известная и неизвестная - Ирина Винокурова Страница 47

1960-й Берберова практически не пишет ничего «художественного», за исключением десятка стихотворений, четырех рассказов и нескольких коротких мемуарных эссе. Разумеется, это было вызвано многими причинами, в том числе ее неукрепленностью в американской жизни: трудностями с английским, чередой отнимающих нервы и силы случайных работ, постоянным страхом остаться без заработка… Однако в письмах ближайшим друзьям Берберова выдвигает другое объяснение. А именно то, что ей стало неинтересно работать для русских читателей («из новых, конечно, старых вовсе больше нет») и что «невозможно писать, зная, что прочтут сто или тысяча человек»[401]. Получалось, что дело упиралось в поиски темы, способной заинтересовать американскую аудиторию, и в этом смысле опыт де Бовуар мог оказаться весьма кстати.

«Воспоминания благовоспитанной девицы» (1958), сразу ставшие бестселлером во Франции, были немедленно переведены на английский и уже через год вышли в США, где разошлись с огромным успехом. Этот успех свидетельствовал не только о популярности самой де Бовуар, но и о бурно растущем интересе к «женскому вопросу», и – как следствие – к написанным женщинами автобиографиям. Книг такого рода на рынке было еще очень мало, а у Берберовой, несомненно, имелось, что о себе рассказать.

Американским читателям «Воспоминаний благовоспитанной девицы» особенно нравилось то, что, в отличие от уже существовавших женских автобиографий, история де Бовуар была историей не поражения, но безусловного триумфа. А обстоятельства Берберовой сложились к тому времени так, что и это условие читательского успеха теперь, в свою очередь, могло быть соблюдено.

Первый том автобиографической прозы де Бовуар подоспел как раз в тот момент, когда в судьбе самой Берберовой наметился новый и очень важный поворот: летом 1958 года, как уже говорилось, ей предложили место преподавателя на славянской кафедре Йельского университета. Позиция в Йеле, в одном из старейших и самых престижных американских университетов, давала Берберовой возможность по-новому взглянуть на свой жизненный путь, представший теперь как медленный, трудный – и все же неуклонный – путь наверх.

С каждым следующим семестром Берберова чувствует себя в Йеле все более уверенно, ее положение укрепляется там все больше. К лету 1960 года оно становится настолько стабильным, что Берберова решает себе позволить – в первый раз с момента приезда в Америку – поехать в Европу. На пути обратно, как Берберова сообщает читателю, у нее возникает идея «Курсива», но что именно способствовало возникновению этого замысла, она не уточняет.

Похоже, что Берберову подтолкнуло сообщение о скором появлении книги «Зрелость», второго тома автобиографической прозы де Бовуар, которое вызвало во Франции неслыханный ажиотаж. Еще до выхода книги в свет было распродано по предварительной подписке сорок пять тысяч экземпляров, в первую неделю после ее появления в магазинах было куплено еще двадцать пять тысяч, так что издательство решило срочно допечатать тираж, в сумме превысивший двести тысяч [Bair 1990: 485]. Первую волну этого ажиотажа Берберова могла лично наблюдать в Париже, и это, возможно, дало ей дополнительный стимул немедленно взяться за собственную книгу по возвращении в Йель.

Вопрос об общей композиции «Курсива» был, видимо, решен достаточно быстро и тоже не без помощи де Бовуар. Ее опыт убедительно доказывал, что хронологический принцип изложения событий отнюдь не стал анахронизмом и отлично работает в жанре автобиографии. Именно этот принцип использует Берберова в «Курсиве», на первой же странице уведомляя читателя, что она собирается рассказать свою «жизнь в хронологическом порядке» [Берберова 1983, 1: 7]. И хотя она позволяет себе постоянно отступать от хронологии, она покрывает в «Курсиве» все те же жизненные этапы (детство, юность, зрелые годы), что и де Бовуар в трех томах своих мемуаров. Правда, она движется в многократно ускоренном темпе. И если «Воспоминания благовоспитанной девицы» занимают триста пятьдесят страниц, то Берберова умещает тот же жизненный отрезок (двадцать один год) в сто пятьдесят, составляющие две первые главы «Курсива».

Разумеется, эти главы «Курсива» и «Воспоминания благовоспитанной девицы» различаются не только своим объемом, но также «временем и местом»: Берберова пишет о 1910-х годах в России, де Бовуар – о 1920-х во Франции. Однако тем примечательней ряд совпадений, который можно обнаружить в них на уровне сюжета. Этот ряд включает в себя выбор будущей профессии, сделанный в очень юном возрасте, крайне сложные отношения с матерью, а также сильнейшую привязанность к рано умершей подруге. Именно эти сюжетные моменты были важнейшими в книге де Бовуар, во многом определившими ее значение и новизну.

Выбор будущей профессии был ключевым для обрисовки характера женщины, не желающей ограничивать себя традиционными ролями жены и матери: «Перспектива иметь профессию радовала меня куда больше, чем идея замужества, – пишет де Бовуар. – Ведь есть же на Земле люди, которые что-то делают; я тоже буду делать. Что именно, я точно не знала. Астрономия, археология, палеонтология возбуждали поочередно мой интерес; кроме того, я смутно надеялась, что буду писать…» [Бовуар 2004: 132–133, 181]. Аналогичную историю читатель находит в «Курсиве», хотя, в отличие от де Бовуар, решившей стать «писателем» к пятнадцати годам, Берберова принимает такое решение существенно раньше:

Мне было десять лет, когда мне в голову пришла странная мысль о необходимости скорейшим образом выбрать себе профессию. <…> И вот я написала на листе бумаги длинный список всевозможных занятий, совершенно не принимая во внимание того обстоятельства, что я не мальчик, а девочка, и что, значит, такие профессии, как пожарный и почтальон, собственно, должны были быть исключены. Между пожарным и почтальоном, среди сорока возможностей, была и профессия писателя… [Берберова 1983, 1: 21].

На этой профессии Берберова, в свою очередь, останавливает выбор: «…в десять лет я играла в игры, норовила увильнуть от приготовления уроков, стояла в углу, колупая штукатурку, – словом, была такой же, как и все дети, но рядом с этим жила постоянная мысль: я – поэт, я буду поэтом…» [Там же: 21–22].

Другая сюжетная линия «Воспоминаний благовоспитанной девицы», к которой в «Курсиве» имеется прямая параллель, – это рано возникший протест против матери, принявший форму постоянного конфликта. Де Бовуар чрезвычайно подробно и откровенно рассказывает, как ее детская привязанность к матери сменяется отчуждением, а затем самым резким отталкиванием, и в столь же «неканонических» чувствах, но только присущих ей как бы прямо с рождения, признается Берберова в «Курсиве»:

Мою мать я любила – и не любила. Я видела ее достоинства как бы издали, а под рукой был вечный протест, автоматический, как условный рефлекс. Я помню борьбу, постоянное свое «нет» на все, что исходило от нее, и в этой борьбе, в этом многолетнем, непрерывном поединке не оказалось места ничему другому: ни ласке, ни пониманию, ни прощению, ни согласию… [Там же: 50–51].

Но если де Бовуар бунтовала против жесточайшего материнского надзора (мать просматривала каждую книжку, которую она собиралась прочесть, открывала все адресованные ей письма, следила за каждым шагом вне дома), то претензии Берберовой гораздо более эфемерны. Правда, как свидетельствует сохранившийся в архиве черновик «Курсива», она честно пыталась найти в своей жизни примеры материнского своеволия и жесткости. Но все, что Берберова сумела припомнить, было настолько незначительным (особенно по сравнению с опытом де Бовуар), что она отказалась в итоге от этой идеи. В окончательном варианте «Курсива» Берберова инкриминирует матери совсем другие вещи, а именно то, что она «одним голосом [говорила] с детьми, другим с прислугой, третьим с гостями, четвертым с приказчиком в магазине…» [Там же: 51].

Этим «криминалом» дело ограничивается, однако суть проблемы Берберова склонна интерпретировать