Штормовой предел - Владимир Виленович Шигин Страница 48

броненосца Н.Н. Дмитриева: "Придя утром 6-го марта в Суду, к подъему флага явился я на флагманский броненосец и, представившись давно меня знавшему адмиралу, тут же был им назначен старшим артиллерийским офицером броненосца "Адмирал Ушаков" вместо списанного в Зефарине по болезни лейтенанта Г-а. Выслушав о своем назначении, сначала я был несколько огорчен им, так как помнил пожелания своих сослуживцев по "Черноморцу": только не попасть под команду капитана Миклухи, который вообще слыл за человека с очень тяжелым и неприятным характером. Но как же теперь я благословляю и всю мою жизнь буду благословлять судьбу за это назначение, давшее мне возможность служить и сражаться под начальством именно такого доблестного командира, каким оказался покойный Владимир Николаевич. Больной, с сильно расшатанными нервами, Миклуха действительно подчас бывал довольно тяжел, но он, безусловно, был лучшим из всех командиров отряда".

Всему хорошему на свете приходит конец, закончилась и стоянка в Суде.

— Погуляли, пора и честь знать! — философски заметил Миклуха, когда обляпанный илом якорь, дернувшись в последний раз, замер в клюзе.

Через несколько дней корабли уже шли Суэцким каналом.

— Господи, что делается, по пустыне Синайской на кораблике едем, аки по морю! — крестился изумленный корабельный батюшка.

Невыносимо пекло солнце. Офицеры щеголяли в белых пробковых шлемах, купленных заблаговременно в Суде, матросы покрывали головы мокрыми платками. По вантам прыгали купленные для забавы обезьянки.

Прошли Исмаилию — летнюю резиденцию египетского хедива. Ветер носил над каналом тучи песка, вдали уныло брели вереницы верблюдов…

В Красное море корабли вошли ночью, Небогатов распорядился включить боевое освещение. С каждым днем становилось все жарче. Скоро вся команда "Ушакова", включая командира, перебралась из душных внутренних помещений на верхнюю палубу. В Джибути пополняли запасы. У борта кораблей крутились лодки с сомалийцами, которые, несмотря на обилие акул, кидались в воду за брошенными монетами.

Шестнадцатого марта у Джибути Небогатов провел практические стрельбы. Броненосцы палили по мишеням, таская их поочередно один для другого восьмиузловым ходом. Там же, в Джибути, Небогатова нагнала телеграмма: "По-видимому, Рожественский ничего не имеет против соединения с вами. Если не найдете его — идите во Владивосток". Перед самым выходом в море командующий 3-й эскадрой ответил в Петербург: "Из Джибути иду на поиск Рожественского через Малаккский пролив".

В Красном море температура во внутренних помещениях корабля достигала 50 градусов. Кочегаров меняли каждые полчаса, но все равно многие подали без сознания прямо у топок. Офицеры и матросы, спавшие на верхней палубе, утром не могли узнать друг друга из-за черной сажи, летевшей из труб. Общее настроение и матросов, и офицеров было подавленным, люди не сомневались, что идут на верную гибель. Во время редких увольнений на берег в портах стоянки офицеры и матросы напивались до беспамятства. Судовой врач на "Ушакове" окончательно спился, его заменили другим. Все чаще случались ссоры и драки. Лейтенанта Мордвинова Миклуха велел арестовал на пять суток в каюте с приставлением часового за почти беспричинное избиение матроса. Кто-то пустил по кораблю старый мерзкий анекдот, что старший брат командира жил на острове с самкой гориллы, как с женой. Сам Миклуха едва сдерживался, чтобы не дать волю кулакам. Но даже в таких условиях Миклуха рук не опустил. Он сумел преодолеть упадническое настроение и сплотить свою команду. Учения и тренировки на "Ушакове" шли постоянно.

Двадцать пятого марта африканский берег остался позади. Поход продолжался. Корабельная жизнь на "Ушакове" шла своим чередом: учения, приборки, разводы вахт…

Молодые офицеры "Адмирала Ушакова", как и всех других кораблей эскадры, были крайне недовольны постоянным "торчанием" своего командира на верхней палубе. По их мнению, опыта первых вахт вполне хватало для несения службы даже в штормовую погоду, и командир зря изводит себя непрерывным бдением. Впрочем, по мере плавания молодые офицеры быстро получали опыт походной службы в океанских условиях, и Миклуха начинал все больше и больше доверять своим вахтенным начальникам. Все реже он появлялся ночью на мостике, а если кто-то из офицеров продолжал ощущать дополнительную опеку, то это означало, что у него имеются огрехи в управлении кораблем.

Вот как описывал Владимира Николаевича Миклуху-Маклая во время плавания "Адмирала Ушакова" писатель А.С. Новиков-Прибой: "По ходовому мостику тяжелой и уверенной поступью прохаживался, покуривая папиросу, высокий и плечистый рыжеватый моряк. Его полнокровное лицо с раздвоенным подбородком, с большими медно-красными усами было спокойно. Во всей могучей фигуре моряка, в его осанке и решительных движениях было что-то властное и покоряющее. Среди своих людей он слыл героем моря, мужественным человеком с большими страстями. А глядя на него со стороны, можно было подумать, что это прохаживается после удачной добычи типичный корсар. Эта роль на сцене подошла бы ему по внешности без всякого грима, если только сбросить с его крупного носа круглые очки".

Скрашивая однообразие будней, офицеры и матросы при первой же возможности старались разыгрывать друг друга, подмечая те или иные привычки и особенности поведения. Не остался обойденным вниманием и командир. Уже знакомый читателю лейтенант Дитлов писал в своем дневнике: "…Наш капитан В.Н. Миклуха имеет привычку через каждые два слова говорить: "Вы меня понимаете". Дурные привычки заразительны, и теперь по всему броненосцу звучит фраза: "Вы меня понимаете", а штурман, даже докладывая о чем-то командиру, заключает свою речь модной фразой: "Вы меня понимаете", на что тот серьезно отвечает: "Да, я вас понимаю"".

В течение всего похода "Ушаков" шел в колонне броненосцев концевым, имея впереди "Сенявин". Это обстоятельство сильно удручало командира "Ушакова". "Сенявин" плохо держался в строю, и надо было все время следить, чтобы не пропороть ему тараном борт. По этой причине в выражениях насчет его командира Смирнова Миклуха не стеснялся.

— Мечется в ордере, что "рыжий" в цирке! — выговаривал он в сердцах Мусатову. — Сколько можно терпеть эти ужимки! Плавать надо было больше, а не штаны в кабаках протирать!

У Сокотры эскадра провела первую боевую стрельбу. Получилось неважно. Комендоры страшно волновались и делали постоянные перелеты. В бухте Мир-бат у Ара-вии еще раз загрузили уголь. С океана шла сильная зыбь, и "чернослив" пришлось перевозить баркасами. Работа каторжная! Чтобы подать матросам пример, на "Ушакове" все офицеры во главе с командиром встали в общий строй и таскали уголь на плечах наравне со всеми. Здоровяк Миклуха взваливал на свои широкие плечи сразу по два мешка и носил их под восхищенными взглядами команды. После погрузки все мылись на палубе, окатываясь из пожарных шлангов соленой водой.

Тогда же Небогатов провел еще одно совещание с командирами. Приняв от них рапорта о состоянии кораблей, контр-адмирал объявил: