Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том V Страница 48

Даже не закрывая глаз, вижу перед собой темный фон неосвещенного шатра и на нем яркое пятно пестрых тканей, оно блестит, как эмаль, — прекрасная оправа для живой драгоценности. Как хороша была девушка в двух халатах — желтом и голубом, как нежно отливало ее смуглое тело холодными и горячими бликами! Напрасно старался я вспомнить черты ее лица — осталось лишь впечатление чего-то яркого, переливчатого и совсем не обыкновенного.

В детстве, когда я увлекался собиранием коллекции насекомых, отец подарил мне большую коробку, устланную изнутри черно-фиолетовым бархатом. В коробке была приколота одна большая бабочка чудесной, дивной красоты. Прошли годы, я не помню теперь ни форму, ни рисунка, ни даже расцветки ее крыльев, но волшебные переливы ярких и чистых красок остались в моей памяти неизгладимо и как живые. И вот теперь — все совершенно тоже…

Так пусть Тэллюа останется для меня лишь сказочным воспоминанием!

Размышляя, я поднимался к верхней площадке и пришел в себя, когда услышал тихое ржание Антара: белый скакун уже насторожил уши.

У входа в палатку Тэллюа меня ждал сухой старичок с большими серьгами в ушах — ювелир. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что мы одни, он вынимает из-за пазухи белый шелковый платок, разворачивает его края и протягивает золотую заколку для волос, скорее брошь, с ажурным украшением из тончайшей витой проволоки, похожую на цветок. Бесспорно высокое качество работы и своеобразие рисунка.

Ювелир быстро-быстро что-то говорит, указывая на шатер и повторяя имя его хозяйки:

— Тэллюа!

Он сладко улыбается и прикладывает заколку к лысине. Искушение велико. Я вспоминаю смуглую девушку с ярко накрашенным алым ртом. И вынимаю кошелек.

Втроем мы стоим перед шатром.

— Нет, позвольте, — горячится Дерюга, — вопрос нужно решить сейчас: пригласить или нет? Экспедиции он нужен, и мне хотелось бы сделать ему приятное!

— Кто этот Олоарт? — спрашиваю я невинно.

— Туарегский вождь, главарь стоящего здесь сильного отряда. Мне нужно привлечь его симпатии: в любой момент мы можем при раскопках найти большие ценности, и тогда доброе отношение этого разбойника окажется совершенно необходимым. Что вы скажете, мсье лейтенант?

— Мне все равно, пусть решит наш гость.

— А для меня все туземцы интересны, — отвечаю я, — нечасто приходится обедать с туарегскими князьями-разбой-никами. Давайте его сюда!

И опять я с восторгом смотрю на Олоарта. На нем парадное облачение, на босых ногах розовые сандалии, у левой щиколотки серебряный обруч… Тот же пучок черно-синих блестящих косичек, змейками извивающихся по спине. Та же независимая, гордая осанка. Лицо закрыто. Но что за голова! Под повязкой легко угадываются впалые щеки и хищный орлиный нос. Холодной свирепостью блестят прямо и смело глядящие вперед глаза.

Двадцать лет русский художник Иванов работал над своей картиной «Явление Христа народу». Кто не помнит его Иоанна Крестителя — упитанного и холеного, поставленного в холодную академическую позу. Волосы расчесаны, как у модной дамы, лицо благообразно, от фигуры веет напомаженной красивостью… И это — пустынник, питавшийся насекомыми, фанатик — огненный проповедник! Пророк! Провозвестник Мессии! Нет, таким он быть не мог. Олоарт — вот настоящий вождь и пророк! Я не сводил с него глаз, мысленно ставя его в разные позы, окружая подобающей средой и прикидывая композиции на разные сюжеты. Что за глупец этот Иванов! Десятки лет погубить на слащавую мазню с римских натурщиков, когда под боком Палестина или Африка. Такой типаж! Олоарт как будто создан для ивановской темы. А еще лучше — дать его Иисусом Навином, на поле боя кричащим солнцу «Остановись!» Вот где можно обыграть каждую деталь — от пламенных налитых кровью кровавых глаз до сверкающего меча!

— Прошу обедать! — с поклоном говорит рабыня, таклитка Тата, и мой пророк направляется в шатер. Мы следуем сзади, ощущая вдруг прилив здорового аппетита.

Ложе убрано, вернее, сделано ниже и расширено так, что вокруг могут полулежать человека четыре. Мы обедаем. Белоснежный Дерюга, красный Лионель, черный Олоарт и, увы, песочный я.

«Определенно проигрываю в такой блестящей компании, — мелькает у меня в голове. — Особенно хорош Лионель: к юному лицу так идет алый бурнус, небрежно наброшенный поверх мундира. Что сказали бы парижские девушки, видя такого зуава?»

Но, видно, и африканская девушка не могла остаться равнодушной. Тэллюа, прислуживавшая нам с помощью двух служанок, все время поглядывала на молодого офицера, я ловил эти быстрые взгляды и чувствовал за него радость и странную горечь, которая злила меня, потому что была похожа на зависть. Обед был сытный и приятный, вполне приспособленный к климату: прохладная простокваша из верблюжьего молока, запеченое в золе вяленое мясо — абатул, мэльфуф — шашлык из печени и почек козы, кискис с горячими кефами, яичница из черепашьих яиц и свежими помидорами, отварные бобы с пряным сыром, горстью аира, таркит — мятые финики в молоке и свежим сливочным маслом, юэльсан с фати — нежный сливочный сыр с тончайшими хрустящими лепешечками.

— А почему ни хозяйка, ни вождь не притронулись к яйцам?

— Спросите Тэллюа!

— Мы не едим ящериц, рыбы, птиц и птичьих яиц. Рыб мы не видим и не знаем, птицы забыты на земле иджабаррена-ми нашими предками, а варан — наш дядя по материнской линии, — важно ответила девушка.

— Наверное, половина яиц — змеиные! Я не буду есть эту гадость! — пробурчал Лаврентий.

Лионель сделал гримасу и предложил включить в меню наши запасы. Я запротестовал — черт возьми, раз в жизни выбрался в эти места, и я не намерен искажать себе впечатление фальсификацией!

Оба европейца откинулись на подушки. Олоарт едва прикасался к пище и не сводил с хозяйки глаз, я же храбро пробовал все, что подавали служанки. Разговор не клеился.

— С чего это у вас такой усталый вид? — спросил Дерюга, закуривая сигарету и передавая портсигар Лионелю.

Офицер махнул рукой.

— Все тоже, без конца. С утра судебные дела.

— Украденные куры и изнасилованные женщины. Обычный ассортимент!

— В том-то и дело…

— Поручили бы судебные функции Сифу. У него для судьи отличные манеры и наружность.

— Пробовал. Сиф был доволен, как козел в огороде, — морда так и сияла. Но это опасно, такой судья может вызвать серьезное недовольство населения.

— Небось, любит подношения?

— Хуже! Вот послушайте. Недели три тому назад в становище около Джебель-Казара приходит ко мне туземец и жалуется, что, пока он отлучился к колодцу за водой, легионер изнасиловал его жену. Я говорю Сифу: «Разберите это дело точнее, я сейчас зайду в палатку за трубкой и табаком». Через пять минут выхожу, смотрю — жалобщик уже покачивается на пальме, а Сиф рапортует: «Разобрался, мой лейтенант. Этот человек не следил за своей женой, в назидание всем мужчинам я его немного наказал». Ну, не подлец?