Лидия Герман - Немка Страница 49

Глава 4

Последняя учебная четверть начиналась после весенних каникул и заканчивалась числа 18-го мая. 20-го мая начинались экзамены. За неделю до экзаменов я снова пришла в школу. Ослабленная, я мало что понимала, о чем говорили на уроках, не было ни малейшего интереса к происходящему в классе. На последней классной работе по математике я не в состоянии была решить задачу. Всё забыла. Не могла даже вспомнить, чему равен квадрат суммы или разности двух чисел.

Первый экзамен был по русскому языку и литературе, сочинение по произведению Льва Толстого.

Кроме своей фамилии и заглавия сочинения я не написала ни слова, сидела, склонившись над листом бумаги, и не знала, о чём писать. Никаких мыслей, ни чувств, всё безразлично…

Потом состоялся разговор с Ириной Ивановной и с директором школы Иван Ивановичем. Не имело смысла дальше сдавать экзамены, говорили они, мне надо окончательно поправиться и в конце августа приехать сюда и сдать всё как положено. Сказали, что они уверены, что я сдам. Оцепенев, я равнодушно ушла домой. Входная дверь в дом была открыта, и я услышала голоса моей хозяйки и её сына. «Этого еще не хватало», — сообразила я.

«Опять у него каникулы?» Я остановилась и немного послушала. Речь шла обо мне.

Владимир будто меня в чём-то оправдывал, даже хвалил, а мать его только повторяла: «Но она немка…» Я резко повернулась, вышла на улицу и пошла в направлении школы. Через какое-то время опять повернула к дому. Надо же собраться и уйти или уехать домой. Уже неподалеку от моей квартиры встретился Вовка. Он поздоровался, спросил, как я сдала экзамен, я ответила: «Я не сдала экзамен, осталась на второй год». Своей хозяйке я повторила то же самое и начала собирать свои вещи. Постельные принадлежности я скатала в рулон, связала их верёвкой и спросила, могу ли я оставить это в прихожей-кладовой до тех пор, пока кто-нибудь на подводе не приедет и не заберет всё, сказала также, что я в школу больше ходить не буду. Потом поблагодарила её, конечно, значительно холоднее, чем благодарила бы, если бы не подслушала отрывок её разговора с сыном. Удивленная, она смотрела на меня, держа при этом руку у рта и медленно приближаясь ко мне, как будто что-то хотела сказать. Я ничего не хотела слышать. На моё «до свидания» она громко крикнула: «Передай большой привет твоей тёте от меня!» Тут я повернулась к ней. Мне хотелось бы обнять её, но я только сказала сочувственно: «Спасибо, тётя Федосья, обязательно передам».

Школу я теперь оставила навсегда, в этом я была твердо уверена. И как бы я могла подготовиться к экзаменам в поле во время работы, там не то что писать, и читать невозможно. К тому же, в августе, когда уборочная идет полным ходом, кто бы меня отпустил? Да у меня бы совести не хватило отпроситься. Остаться на второй год? Нет. Значит, прощай школа. У меня и желания уже не было дальше учиться с такой глупой головой. Как я могла всё забыть? Что только Павел обо мне подумает? Да ничего. Почему он должен обо мне думать? О дурочке… И что там опять Вовка обо мне говорил?… Теперь мне стало жаль тётку Федосью. Она же права. Конечно, она права. О чём бы они ни говорили… А как я поняла, говорили они о женитьбе на мне… И кто бы со мной стал связывать свою жизнь? Никто. Каждому я была бы только в тягость. Немка. Подобные мысли уже волновали меня, 17-летнюю школьницу, которая была немкой.

Дома мне не надо было много объяснять, мне показалось, что они уже всё знали и моя позорная неудача никого не задевала. Наоборот, все радовались моему приходу, было самое время посадки картофеля, и я вовремя пришла на помощь. Когда мы уже управились с огородом и время экзаменов в школе прошло, Элла принесла записку от нашей учётчицы, чтоб я завтра пришла на работу. Тут же я пошла к Розе, может, она тоже пойдет. Но нет. Роза собирала чемодан, она завтра поедет в Новосибирск к старшей сестре Марии, может быть, на пару дней всего, а может, подольше. А осенью она уедет насовсем на Дальний Восток к сестре Зине. Там она будет учиться и в дальнейшем жить. Эта неожиданная новость меня ошеломила, как обухом по голове ударило. Кроме того, что случилось, еще это — без Розы, без моей лучшей подруги! Вера тоже поедет учиться, по-моему, в педучилище, Нюра беременна и скоро выйдет замуж. Маня работает на МТС…

Роза проводила меня до маленького мостика через речку, и мы попрощались. Хотя я знала, что она скоро вернется на время, прощание опечалило до глубины души. Меня, во всяком случае.

В поле я проводила время с ощущением полного одиночества. Теперь я работала со взрослыми женщинами и не могу вспомнить, работали ли там еще учащиеся. Мало что сохранилось в памяти о времени того лета. Да. Бригадир больше не ночевал в бригаде, а уезжал каждый вечер домой. Повариха Анна была беременна, и когда работа на кухне для неё стала непосильной, то меня по её желанию назначили помощницей. Я была обязана приносить воду из бочки, ежедневно чистить ведро мелкой картошки, вымывать большой котел, в котором варились наши обеды-ужины, мыть посуду вместе с Анной. Несколько раз приходилось самой готовить обед. Что касалось моего питания, мне было неплохо на кухне, мы принимали пищу до прихода всех с поля и наедались досыта. Но я тосковала по полю, по живой природе, там мне было лучше, вольнее, а здесь нет. Мне не нравилась эта работа. Три недели я проработала на кухне, потом Анна ушла в декретный отпуск и пришла новая повариха, которая должна была обходиться без моей помощи.

Началась уборочная пора, и впервые за эти годы на наши поля вышел комбайн. Только на несколько дней выделила МТС этот комбайн нашему колхозу, но какое это было облегчение! Я опять стояла на соломе и полове, но это не шло ни в какое сравнение с молотьбой на току. Солома падала на большую платформу, на которой я стояла, и её нужно было только сдвинуть вилами в определенном месте на землю. Я это делала с удовольствием. Это было прекрасно! Комбайн медленно двигался по полю, будто он парил по золотистой поверхности зерновых, зерно высыпалось через жёлоб непосредственно в мешки, закрепленные внизу, солома и полова собирались на платформе, а мне надо было только их сдвигать. Душа пела от наслаждения. Но… Комбайн оставался только несколько дней (может, 2–3) на наших полях, и нам пришлось работать в дальнейшем, как и прежде. Одно событие из этого времени мне хотелось бы еще описать. Я была с Дашей Цапко на скирдовании, это значит, мы собирали в поле в копны сложенные зерновые, погружали их на большие брички — телеги с откидными решетками в виде лестниц, перевозили их на ток и складывали в большие скирды, где они в дальнейшем обмолачивались. Нашей тягловой силой были быки. Поле было далеко от тока, и мы едва успевали делать две ездки, вторая была к току на колхозном дворе в селе. Наша колонна состояла из пяти телег. Солнце клонилось к горизонту, мы шли все рядом со своими быками, погоняли их и, уставшие, едва уже разговаривали друг с другом. Наш груз должен еще при дневном свете быть сложен в скирду. Времени было в обрез. Вдруг спереди раздался крик: «Волки!» Даша, не колеблясь ни секунды, крикнула мне: «Ты! Наверх!» — «Почему я? Я уже взрослая». — «На-ве-е-рх, кому сказала?» — приказала она властно и показала на верёвку, которой обвязано зерно на стебле, чтоб я залезла по ней наверх. «Ты мне будешь подавать небольшими пучками солому, колосья старайся отрывать». Она быстро подошла к передним бричкам, спросила, у всех ли есть кресало (спичек и в помине не было тогда), приказала горящие пучки бросать только на обочину дороги, чтоб не загорелось поле и села впереди. Лёжа на животе, я связывала небольшие пучки соломы, хотя не всегда удавалось сорвать колосья, и подавала их Даше. Наверху мне хорошо было видно волков, они шли справа по скошенному полю прямо на нас. Стая, 5–6 волков. Когда они приблизились к нашему обозу, горящие факелы уже летели беспрерывно на обочину дороги. Волки держались вместе, похоже, они были намерены напасть только на одного из быков, и это вскоре определилось, они нацелились на одного из них, запряженного в телегу, едущую впереди нас, при этом они разъярённо оскаливали зубы. Горящие пучки летели всё чаще, а мы все при этом кричали во весь голос, кто-то свистел. Через горящую, ограждающую нас полоску волки не осмелились перейти, да и деревня была уже совсем близко, и они повернули и убежали в далёкую степь. Поджав хвосты, с повисшими головами, истощённые, голодные. Жалкие хищники сибирской степи первого послевоенного голодного года. Меня удивляли наши быки, они оказались смелыми животными. Я даже не заметила, чтобы наша пара быков каким-то образом была встревожена стаей волков. Как всегда, они шли себе спокойным, размеренным и медленным шагом.