Павел Перец - От косяка до штанги Страница 49

Грымов рассказал мне историю, наглядно демонстрирующую весь идиотизм системы. «Я делал ролик о детях-сиротах. Подумали, надо не просто снять ролик, а дать адрес дома, где дети-сироты живут. Просто открыли справочник, позвонили по первому попавшемуся телефону и написали адрес в кадре. Через полгода позвонил директор этого детдома, умолял снять ролик с эфира. Проверки замучили! И мы снимали его с эфира, потому что каждый чиновник спрашивал их: «У вас такие деньги на рекламу, откуда вы их берете?» Вместо того чтобы этим органам самим подарить телевизор или кроватку, нет у них хватает сил на проверки». На мой вопрос: «Есть возможность переломить хребет данной ситуации?», он ответил, что нет такой возможности.

Работая редактором газеты, я часто задавал себе вопрос, как выстроить общение с читателем (аудитория 16-25 лет) таким образом, чтобы посылы, которые я ему адресую, не выглядели бы дидактическими материалами о здоровом образе жизни. Дэвид Боуи, который при желании мог бы поделиться впечатлениями от употребления многих препаратов, считает, что слова о том, насколько они вредны – самолюбование и не больше. Понятно, что как только ты произносишь: «Курить – вредно», читатель сразу же возводит тебя в ранг комсомольского Нарцисса, пытающегося наставить заблудших овец на путь истинный. Но при этом Боуи, когда окончательно завязал с наркотой, заявил:

– Это лучший подарок, который я сделал себе за всю жизнь: своему телу и своему здравому сознанию.

Тинэйджерам не свойственно задумываться о последствиях ударов, которые они наносят по своему здоровью, а любое замечание о том, что сие не есть гуд, воспринимается ими как поползновение на личную свободу. У них нет желания учиться на чужих ошибках, а спустя несколько лет будет поздно учиться на ошибках собственных.

Отрезок десятый

«Павел Перец, когда вы, наконец, прекратите печатать ваши эротические мемуары?»

После института я стал продавцом обуви на рынке. Я уже успел поработать грузчиком, плотником, строителем. Но при этом меня не покидало стойкое ощущение, что я занимаюсь не своим делом. Поэтому я стал продавцом обуви. И это было совсем не мое дело. Стоя у прилавка, я узнал, что такое тупеть. Тупеть на глазах. Возвращаться на стройку не было ни малейшего желания. Я уволился и стал думать о перспективах. Думы затянулись.

Жизнь моя была в стопоре. Безденежье и внутренняя опустошенность – не самые лучшие составляющие личного прогресса. Я шлялся по центральным улицам города в поисках знамения, начал ходить в Эрмитаж и простаивать часами перед картиной Писсаро. Потом как-то захватил с собой тетрадочку, сел на скамейке в Летнем саду и начал писать.

– Павлик, займись делом, – скрипела несмазанными голосовыми связками директриса, в глазах которой я был человеком другой системы (распиздяй, не приспособленный к бизнесу). Она называла меня хиппи, и этого было достаточно, чтоб оценить ее познания в молодежной субкультуре. С таким же успехом Павлика можно было бы называть металлистом. Замечание «займись делом» выводило меня из себя, потому что я наконец-то начал заниматься делом – писать. Время показало, что это было более чем мудрое решение.

Жека работал по профессии «мастер на все руки». Занимался ремонтом домов, квартир, строил дачи и бани. Ездил на автомобиле «Жигули» третьей модели одна тысяча девятьсот семьдесят четвертого года выпуска. Зеленая телега преподносила сюрпризы постоянно, начиная от севшего аккумулятора, заканчивая украденной магнитолой. Как-то раз мы перевозили людей через длинный Сортировочный мост. Посередине моста закончился бензин. Вылезли, толкнули машину, и скатились, запрыгнув в нее на ходу.

Жека жил на «Пролетарской», работал на «Петроградской». Дабы сэкономить время на передвижение по городу, ночевал у меня. В восемь часов утра, когда за окном морозная ночь доскребала темень по сусекам двора, он катал мою спящую голову по подушке со словами:

– Павлик, пошли машину толкать.

Приходилось выползать из-под одеяла и отправляться на улицу, где нас ждало железное четырехколесное млекопитающие.

По ночам я пытался собирать бутылки, но понял, что конкурентов слишком много. Питался гречей, сосиска рассматривалась как деликатес. Я перестал ходить в тренажерный зал, потому что не было денег, чтобы оплачивать занятия. Но продолжал бегать. За это платить не надо. В парадной нашел газовую трубу, которая сгодилась как турник. Соседи иногда вскрикивали, заходя в подъезд, потому что натыкались на мужика в семейных трусах, свисающего с потолка. Зимой я надевал на руки носки, чтобы пальцы к трубе не примерзли. Проходя мимо фитнес-залов, я с неподдельной завистью взирал на людей, сжигающих килокалории. Мне было не дано к ним присоединиться. Тогда я еще не догадался, что мой путь в фитнес будет пролегать через представительницу Швеции. Она явилась коммутатором, соединившим Павлика с данного рода заведениями, активным посетителем которых я все равно не стал, но интерес свой удовлетворил.

Участники ансамбля «Улитки», а так же все те, кто к нему был причастен, собирались иногда в квартире на Моховой, где я жил, устраивали утренники, вечерники и ночники с поливанием кетчупами, жжением костров на линолеуме и показами модной одежды, которой было три штуки (три авангардных платья, сшитых для жителей Альфа-Центавры). Апогеем нашего времяпрепровождения стала шведская тридцатилетняя девушка, которую Сенников охарактеризовал как первый красивую иностранку в его жизни.

Барабанщик ансамбля «Улитки» устроился работать в шведское консульство, благодаря барышне Лизе. Спустя пару дней несколько особей, включая автора этих строк, отправились на концерт в «Спартак», ныне сгоревший. «Спартак» был удобен для меня тем, что располагался в пяти минутах ходьбы от Моховой. Иногда, во время концертов в нем проходивших, я ходил домой пописать или чаю попить, или показать какой-нибудь девушке цветочки на пододеяльнике.

Мы плясали как полоумные, я разделся по пояс. Лиза вытянула мои семейные трусы, торчащие из-под джинсов, оставив Павлика без исподнего. Трусы летали по залу, украсив в итоге чью-то лохматую голову.

После концерта я отправился домой, где приступил к ужину, состоявшего из батона и двух стаканов какао, густого, как сметана. В дверь позвонили.

– Павлик, надень штаны, – попросил с порога Кирилл.

– Зачем?

– Ну я тебя прошу, надень.

Павлик облачился в джинсы. Кирилл пришел через две минуты, приведя с собой кавалькаду девиц, лопотавших по-шведски, по-английски и по-русски. Среди них была его непосредственная начальница, вице-консул Сесилия Линдстранд, которую я представлял себе как строгую, недотраханную тетку в очках, с жиденькими волосиками, покрывающими нордический череп. На поверку это оказалась стройная голубоглазая блондинка, такой хрестоматийный тип скандинавской фрекен, которой грезят мачо Латинской Америки. Она неплохо лопотала на языке Пушкина и Путина. Добавьте к этому дипломатическую неприкосновенность, оклад в несколько тысяч заокеанских долларов, халявную квартиру в центре города, счастье недавно разведенной женщины, и вы получите особу, которая по ее собственным словам чувствовала себя в России, как королева.