Р. Холлингдейл - Фридрих Ницше. Трагедия неприкаянной души Страница 5

«Ему нужен был приемник, резервуар для вулканического извержения его идей и поддержка в их реализации; и настоящий друг, с его точки зрения, был тот, кто с наибольшей отдачей исполнял роль слушателя или помощника. Он был, в некотором смысле, подобен человеку, который возвышается над собратьями и чересчур огромен для обычной дружбы: не может быть настоящей дружбы между центральной горой и окрестными холмами – один может смотреть только снизу вверх, другой – сверху вниз. «Скорбный гений, вершащий закон, – весьма справедливо замечает Ромен Роллан, – словно заявляет, что великий ум нуждается в сильной дозе посредственности другого, чтобы удовлетворять потребностям дружбы. Для гения возможна лишь преходящая дружба с равными ему»[5].

Однако это вовсе не означает, что гениальный человек не способен на дружбу вообще, и утверждение Роллана не следует понимать как утверждение, что все, чего желает такой человек, – это поклонение. Ближайшим товарищем Ницше после его разрыва с Вагнером был Петер Гаст, человек значительно более скромного интеллекта (что Гаст прекрасно понимал), но преисполненный восхищения личностью Ницше. У Гаста был красивый четкий почерк; почерк Ницше никогда не был хорош и становился еще хуже по мере потери зрения, пока не превратился в совершенно неразборчивые каракули, расшифровать которые было под силу лишь Гасту. Трудно представить, как вообще Ницше сумел бы привести свои рукописи в пригодное для издателя состояние без помощи Гаста. Потомки во многом обязаны поистине неимоверным усилиям Гаста как копииста, так никогда и не получившего должной благодарности. Более того, Гаст готов был бросить все, чем бы он ни занимался, чтобы по первому зову прийти Ницше на помощь. Если бы при таком положении дел Ницше мог принимать преданность Гаста без малейшего чувства обязанности ему, то в глазах любого человека он выглядел бы действительно исчадием неблагодарности, каковым его подчас и рисуют. На деле же он глубоко переживал это чувство. По профессии Гаст был композитором, и хорошо известно, что Ницше сделал все, что мог, для становления его карьеры, устраивая или пытаясь устроить концерты его музыки повсюду, где только представлялась возможность, и с высокой похвалой отзываясь о Гасте как о «втором Моцарте», хотя на деле таланты его друга были весьма посредственны. Критики Ницше, естественно, поднимали на смех экстравагантность его панегириков произведениям Гаста, заявляя, что не видят в этом ничего, кроме доказательства абсурдности его претензий на роль эстетического судьи. Как правило, те же джентльмены заявляют и о его неспособности дружить.

Его юношеская дружба с Пиндером и Кругом была в определенном смысле моделью того, что вообще могла собой представлять такая дружба. Ницше, безусловно, доминировал, и это было неизбежно (в противном случае эти отношения, возможно, не состоялась бы вовсе), но причиной тому конечно же являлись его более высокая одаренность по сравнению с двумя его приятелями. Хотя он и не был вундеркиндом, его интеллектуальные и артистические способности были заметны с первого взгляда, и нет ничего удивительного, что ему выделили бесплатное место в знаменитой Пфорташуле. Такая ситуация в расстановке сил, должно быть, устраивала и двух его приятелей, поскольку эта дружба продолжалась не только в мальчишеские годы; она выдержала период расставания, связанный с отъездом Ницше из Наумбурга в Пфорташуле, и впоследствии наиболее ярко проявилась в создании малого литературного общества «Германия». Это общество друзья основали в поддержку развитию искусства, и проработало оно целых три года. Наконец, именно Круг познакомил Ницше с творчеством Вагнера. Друзья перестали видеться и помогать друг другу только тогда, когда Ницше уехал из Пфорта в Бонн, а затем в Лейпциг, и его юношеский период на том завершился.

Школьные годы в Наумбурге протекали без особых приключений. Весной 1851 г. Ницше и его два друга были переведены из городской школы в частную подготовительную школу, где они проучились вплоть до 1954 г. и где Ницше получил первые знания в латыни и греческом. Затем они продолжили обучение в школе более высокой ступени, Domgymnasium. По прошествии четырех лет обучения в гимназии Ницше наградили бесплатным местом в Пфорташуле. Он покинул гимназию по окончании летнего семестра в 1858 г. и 5 октября приступил к занятиям в Пфорташуле. Он не испытывал трудностей в обучении. Будучи очень прилежным учеником, он отнюдь не был книжным червем. Судя по характеру его поведения в последующие годы, можно предположить, что он старался избегать неровностей улицы, боясь споткнуться и упасть, так как уже тогда давала о себе знать его близорукость[6]; она же стала препятствием к участию мальчика в спортивной жизни школы, но он всегда с удовольствием занимался любыми упражнениями на свежем воздухе, которые, как он чувствовал, были ему по силам. Еще в раннем возрасте он научился плавать и всегда оставался пловцом незаурядных способностей. Также он превосходно катался на коньках и в своих длительных поездках по стране отмечал, что немцы всех возрастов имеют особое пристрастие к этому виду упражнений. Он был крепкого сложения и отнюдь не слабым физически. Эти внутренние резервы помогали ему год за годом бороться с болезнью, которая уже сказывалась в его юношеском организме.

Слабым местом его здоровья было зрение. Уже поступив в школу, он был вынужден носить очки, которые затем не снимал всю жизнь. Несмотря на то что его не постигла полная слепота, он всегда жил под угрозой полной потери зрения. Чтение и письмо в том объеме, который он выполнял, будучи еще мальчиком, конечно же отрицательно сказались на его здоровье и стали одной из причин мучительных головных болей, которые тогда начали донимать его и от которых он уже никогда полностью не избавился. Летом 1856 г. из-за проблем со зрением и постоянных головных болей его даже на время освободили от школьных занятий.

Хотя Пфорташуле находилась всего в часе ходьбы от Наумбурга, переезд туда Ницше знаменовал конец целой эпохи его жизни и начало новой. До 14 лет он жил уединенной жизнью: защищенный любовью своей нежной матери, поначалу в крошечной деревушке, потом в городке побольше, но столь же тихом и спокойном, он мало что знал о реальности большого мира, и спартанская дисциплина в Пфорташуле составила резкий контраст той уютной домашней свободе, в которой он до сих пор рос. Но прежде чем мы последуем за ним в Пфорташуле, давайте посмотрим, чем в эти ранние годы жил нарождающийся в нем художник и философ.

3

Многие философы писали стихи, и многие поэты философствовали, но только в Платоне интеллектуальные и художнические способности сочетались на столь же высоком уровне, на каком они сказались в Ницше. Однако этот двойной талант повредил его репутации философа, поэтому его и поныне порой приходится отстаивать прежде всего как философа, а не поэта и сочинителя афоризмов, обуреваемого несколькими навязчивыми идеями. Его великолепная память обернулась против него же: мозг удерживает краткие выдержки, но вне контекста они иногда кажутся почти бессмысленными и всегда подвергаются опасности быть неверно истолкованными. Он обладал несомненным художническим темпераментом, и потому его философские труды лишены определенной чистоты в том смысле, что они суть сплав разума и чувства, логики и риторики, а порой и Dichtung und Wahrheit (поэзии и правды. – Примеч. пер.). Это приводит в замешательство заурядный ум, которому непременно нужно уточнять, «что же Ницше имеет в виду». Если Ницше-философ за столь долгий срок обучения не поддался обработке стандартами наших университетов, то ответственность за это лежит именно на Ницше-художнике. Ибо когда философ в нем диктовал содержание, художник диктовал форму, которая отстаивала правду искусства вопреки предрассудкам логической ясности. Таким образом, он создавал лишние сложности для тех, кому неймется «разрешить» проблемы произведений Ницше (а попутно, видимо, и «порешить» самого автора).

На самом деле эти минусы были одновременно плюсами, художник в Ницше был его прибежищем. И именно потому, что он был столь же художник, сколь и мыслитель, ему удалось избежать пороков немецкой философии. А поскольку он постоянно общался с тем лучшим, что в этой философии было ценного и глубинного, то сумел избежать неряшества мысли и не скатился до уровня остряка-афориста. Если перебрать и перечислить все недостатки, присущие этим двум противоположным классам мыслителей, то станет ясно, на каком острие балансировал Ницше.

Минусы немецкой философии связаны с ее профессионализмом: замкнутая атмосфера, книги вместо жизни, неспособность увязывать открытия с миром как таковым, презрение к хорошему стилю, инбридинг, недостаток общей культуры, серьезность до отвращения. Дефекты культурного philosophe лежат, напротив, в области непрофессионализма, дилетантизма: слишком обширные интересы, поверхностность, культивация хорошего стиля как предела достижений, принесение истины в жертву остроумию, отсутствие интеллектуальной честности, философствование вместо философии, непоследовательность, противоречивость. Ницше удается балансировать между этими двумя типами мышления и двумя способами выражения: он глубок, но не заумен; он оттачивает стиль, но сочетает его с хорошей мыслью; он серьезен, но не зануден; он тонкий – но не эстетствующий – искусствовед и культуролог; он афористичен и склонен к эпиграмме, но основанием его афоризмов и эпиграмм является твердая философская позиция; самый остроумный из философов, он редко поддается соблазну пожертвовать правдой ради красивой фразы; он очень многосторонен, но никогда не упускает из поля зрения свои основные интересы. Он достигает, особенно в последних работах, точности и ясности, редко встречающейся в немецкой письменной культуре: ни один мыслитель подобной глубины не владел столь совершенно инструментом выражения.