Королева в ракушке. Книга вторая. Восход и закат. Часть вторая - Ципора Кохави-Рейни Страница 5

Бумбу я нашла на следующий день. Поехала на выставку. Что тебе сказать? Пишу тебе спустя два часа после встречи с братом. Я – в шоке. Израильтяне, которые встречаются с ним, рассказали мне о нем, расхваливая его человеческие качества, но по своей наивности он попал в ловушку. Побудешь немного в Германии, поймешь, как это случается. Он чудесный парень и ты должна его немедленно спасти, сказали они мне. Я нашла его ужасно состарившимся. Видно было, что он здесь много пострадал. Когда я только увидел его, вся неприязнь во мне к нему улетучилась тут же. Сделал он то, что сделал, и дорого за это заплатил, и сделаю все, зависящее от меня, чтобы ему помочь и поддержать. Завтра выставка закрывается, и я хочу уехать отсюда. Сначала – в Дахау, затем в Нюрнберг, и оттуда – во Франкфурт и Кёльн. Возьму Бумбу с собой и отошлю его в Израиль. Не успела еще поговорить с ним, как следует. Честно говоря, я тороплюсь отсюда убраться.

Итак, итог моих странствий до этого момента таков: я превратилась в настоящую бродяжку, странницу по дорогам. Научилась отлично устраиваться. Надо отметить, что относятся ко мне приветливо во всех местах и по-настоящему помогают. Но тоска по тебе и детям лежит тяжким камнем на душе и не спадает. Долго еще не выдержу без вас. Пиши мне, как можно больше о себе и наших детях. Я писала вам часто. Получили ли вы все мои письма и открытки? Кстати, в Цюрихе я купила тебе чудесные часы марки «Омега». Уверена, что ты будешь ими доволен.

Дорогой мой, шлю тебе всю мою любовь. Вижу тебя перед собой, идущего за ребенком, и вы возвращаетесь через поля, а я далеко от вас.

Ваша Наоми

Дорогая Наоми

Ты уже в Германии? Странной должна быть первая встреча со страной, в которой ты родилась. Язык детства окружает тебя, словно бы ты никогда не прекращала на нем говорить. И все же эта встреча каждый раз ставит в ступор. Германия, Германия. Никак я не могу освободиться от кошмара: уничтожения шести миллионов евреев. Вчера наткнулся на домашние туфли наших девочек, перед моими глазами возникли шеренги детской обуви погибших детей в лагерях смерти.

Это был спонтанная ассоциация, вроде не связанная ни с чем, некая искра из картины, которую никогда не видел, и все же глубоко врезавшейся в мою память. И это не единственная картина и не единственное чувство, порожденное страшной реальностью Катастрофы.

Убийство евреев, убийство родных и близких мне людей, уничтожение мира моего детства и моей юности будет сопровождать меня всю мою жизнь. И, все же, я не могу ненавидеть Германию, хотя знаю, что должен ее ненавидеть. Но не могу, – ни язык, ни культуру, ни страну, ни людей.

Я могу ненавидеть нацистов, но не просто немцев. С нетерпением жду твоих писем оттуда.

Что сказать, настроение мое весьма изменчиво. Никак не могу взяться серьезно за работу. Мешает мне какая-то статья, которую должен написать, и нет у меня времени, ибо должен готовиться к лекциям. Но и к ним я не готовлюсь. К началу праздника Суккот я уеду с ребенком в Бейт Альфа. Здесь, на семинаре, никто не останется. Только в пятницу все начнут возвращаться. Кстати, в тот день состоится заседание совета кибуцев. Обещает быть жарким, вдобавок к общей жаре. Ты, наверно, слышала о деле Лавона. Вчера Бен Гурион опубликовал длинное заявление, из которого, весьма запутанного, проистекает, что он вовсе не нейтрален в этом скандале. Как говорится, замешан, и не совсем чист. Что-то происходит в израильском обществе, и вообще на Ближнем Востоке, что-то пробуждается и пытается прорваться наружу. И, кажется мне, эти изменения – к лучшему. Хотя и не уверен.

Весь кибуц Гиват Хавива шлет тебе привет. И я – также. Всегда твой,

Израиль

Ночь. Видения концлагеря Дахау не дают ей уснуть. Нацисты все на одно лицо, и лицо это представляло Германию. Глаза их, как рванные черные дыры, лишенные выражения, во тьме смотрят на нее. Напряжение не отпускает ее. По концлагерю она шла за группой девушек пятнадцати – шестнадцати лет, прислушиваясь к объяснениям, которые давали им учителя.

«Политика была в центре повседневной жизни. Тех, чье политическое мировоззрение не было удобно власти, арестовывали».

Наоми прислушивалась к разговору двух учениц.

«Если бы я жила в то время, то должна была бы перекраситься в блондинку. Мама сказала мне, что опасно было быть брюнеткой». «Так что, меня бы убили, если я шатенка. Жаль, что я тогда не жила. Мне очень нравится быть блондинкой».

Кровь бросилась в голову Наоми. Значит, есть немцы, которые воспринимают Катастрофу через цвет волос! И ни одно слово не было сказано учителями о евреях. А она видит матерей с детьми, газовые камеры и крематории. Нет Израиля рядом, чтобы он обхватил ее голову и унял дрожь. Она несчастна.

3.10.60

Дорогой мой.

Посетила Дахау. Все там, как было. Только насадили деревья и дорожки посыпали мелким углем, идешь по ним, кажется, ступаешь по праху мертвецов. Я плакала как ребенок. Два американских священника пытались меня успокоить. Думали, что вся моя семья здесь была уничтожена. А разве это не так? Только побывав здесь, можно понять весь ужас Катастрофы. Кажется мне, что из моей души никогда не выветрится печаль этого места. Облака, как пепел, кажется, навечно повисли над этим местом. Я не хожу есть в столовую, не могу сидеть рядом с немцами. Покупаю продукты на улице и ем в номере гостиницы. Здесь воздух пропитан убийством.

Доброй ночи,

Твоя Наоми

Нюрнберг. После ночи, проведенной в роскошной гостинице, Наоми переехала в дешевый пансион, дабы поближе познакомиться с немцами. Хозяйка пансиона, очень полная женщина, провела ее в узкую захламленную комнату. Все ночи Наоми кусали клопы, и она, молча, это переносила. У хозяйки восемь детей, у девочек косички аккуратно заплетены, поверх платьиц – фартуки, мальчики бриты наголо, в широких черных штанах до колен. Хозяйка прижимает к широкой груди буханку хлеба, нарезая его ломтями. Каждый ребенок получает ломоть, ничем не намазанный, на завтрак в школе. Шум и суета замолкают