Овидий Горчаков - По следам подвига Страница 5

Вера была по-настоящему счастлива, вернувшись в Москву. Столицу трудно было узнать. Во все глаза смотрела Вера вокруг. Москва стала по-военному суровой, настороженной, готовой к обороне. Аэростаты воздушного заграждения в небе, зенитки на крышах больших домов, камуфлированные краской и ветками грузовики с красноармейцами И ополченцами на улицах. Вокруг города, оказывается, тоже строили пояс обороны. Витрины магазинов заколочены досками, обложены мешками с песком. Меньше стало на улицах детей — многие эвакуировались. Первым делом Вера поехала на Красную площадь и поразилась, увидев, что Мавзолей Ленина обшит для маскировки от воздушных налетов досками и брезентом и расписан под жилой дом. Золотые купола Кремля закрасили серой краской, исчезли рубиновые звезды, брусчатка Красной площади стала разноцветной — на ней были изображены крыши домов.

Выйдя на Кремлевскую набережную, Вера заметила, что и на самой реке построены макеты небольших домов, а на Театральной площади она едва узнала в первый момент Большой театр, увешанный по фасаду декорациями, за которыми скрылись и колонны и квадрига Аполлона. Вера с огромным интересом осмотрела два сбитых немецких самолета, выставленных перед театром, — «Юнкерс-88» и «Хейнкель-III». Черные кресты в желтых обводах на крыльях, косая свастика на хвосте.

Позднее она ездила с подругами в Парк Горького смотреть другие трофеи — вражеские самолеты, обезвреженные бомбы вплоть до тонны весом. В «Дорнье» залезли мальчишки. На столах за оградой валялась униформа немецких асов.

С 18 июля ввели карточки на продовольственные и промышленные товары.

Жилось несытно, но Вера стала донором. Кровь молодой сибирячки возвращала к жизни наших раненых фронтовиков.

Шестого сентября Гитлер объявил своей армии о начале наступления вермахта на Москву, а 7 сентября в филиале Большого ставили «Лебединое озеро». В столице открылся театральный сезон. Правда, театры, кино, рестораны работали только до 10.45 вечера. Комендантский час длился с полуночи до четырех утра. Работа теперь начиналась на полчаса раньше, а кончалась на три часа позже. По-военному строго и скупо Москва отметила столетие гибели Лермонтова. (Не везло Вериному любимому поэту — столетие его рождения пало на первый год первой мировой войны!)

Никто не отключал в комнатах черные тарелки репродукторов городской радиотрансляционной сети: ждали привычного объявления: «Граждане! Воздушная тревога!..» У двенадцати станций московского метро с вечера стояли очереди стариков, женщин с детьми. Тринадцатую станцию — «Кировскую» — отвели правительству, Генштабу и дипторпусу. Поезда кончали ходить в 20.00. Спали москвичи на перроне и на путях, принося с собой постели или газеты. Когда кончалась тревога и по радио передавали долгожданные слова диктора штаба ПВО, все эскалаторы работали только вверх. Театралы, застигнутые воздушным налетом во время спектакля, спешили в метро, а актеры в гриме и костюмах шли на крышу ловить «зажигалки». Даже звери в цирке и те привыкли к бомбежке. Одно время самолеты врага появлялись под грохот зениток регулярно между 22.00 и 22.15. Летели нахально тройками, но с них быстро сбили спесь. Все помнили подвиг Талалихина, первым таранившего немца в московском небе. А первый «юнкере» под Москвой сбил известный летчик-испытатель (ныне писатель) Марк Галлай.

Ездила Вера смотреть Театр Вахтангова, в который попала бомба весом в тонну, не меньше. Во всех окнах в радиусе десяти кварталов выбило стекла воздушной волной. Москвичи, не теряя юмора, усмехались, когда немецко-фашистские бомбы угодили в японское посольство и посольство союзницы Гитлера — королевской Болгарии.

Ходили автобусы, троллейбусы, трамваи, только водителями стали женщины. В киосках продавали осенние цветы. И Вера купила, конечно, букетик красных астр.

Что делать? Куда идти? Какой выбрать путь?

Вере и в голову не приходило, что она могла преспокойно уехать в Казахстан с институтом, который должны были эвакуировать в ноябре. Она и не думала о продолжении учебы. Не хотела идти и на номерной военный завод, куда пошли многие ее подруги-студентки. В армию женщин брали только на должности телефонисток, медсестер, санитарок. Учиться пойти на зенитчицу, радистку, летчицу? Нет, слишком долго будет тянуться учеба! Больше всего нравилось Вере читать в газетах и журналах о девушках-партизанках. Вот работа по ее характеру! Вот где настоящая романтика, прямая дорога к подвигу! Раз она прочитала заметку о деде Артеме, старейшем ополченце, шестидесятилетнем снайпере и пулеметчике, чей прадед прославился тоже в шестидесятилетнем возрасте как командир партизанского отряда села Бухлова, в девяноста километрах под Москвой, во время войны с Наполеоном. А уж если старик смог найти в себе силы, чтобы встать на защиту Родины, то неужели она, здоровая девушка, спортсменка, значкистка, станет отсиживаться в тылу?!

Придя с отказом из военкомата, Вера, погоревав, ехала в центр, пытаясь достать с рук билет на «Лебединое», Одетту-Одиллию танцевала Лепешинская.

Сводки становились все мрачнее. Газеты сообщили 21 сентября об оставлении Киева. А в октябре Вера уже не вспоминала о «Лебедином озере». Впрочем, в середине октября Большой театр эвакуировался в Куйбышев.

Москва тогда стала прифронтовым городом, переживала самые тревожные дни. У Веры словно сердце оборвалось, когда до нее дошли леденящие кровь слухи: фашисты прорвали нашу оборону на Можайском рубеже, войска Западного фронта оставили Можайск и Малоярославец. Посмотрела на карту и ужаснулась: враг в восьмидесяти километрах от столицы.

В воскресенье 19 октября Государственный Комитет Обороны объявил о введении осадного положения в Москве.

Нина Цалит хорошо помнит тот октябрьский день, когда она поехала вместе с Верой в МК комсомола. Их принял — сначала Нину, потом Веру — секретарь МК. Рядом с ним сидел майор Спрогис — командир войсковой части 9903 штаба Западного фронта. У Веры были все данные, чтобы быть принятой в эту разведывательно-партизанскую часть: прекрасная комсомольская характеристика, спортивные разряды, справки из аэроклуба, стрелкового и мотоциклетного кружков. К тому же красивая, рослая, крепкая, с таким лицом, что хоть плакат с него пиши, она производила самое лучшее впечатление. Разумеется, она скрыла, что больное сердце заставило ее уйти из физкультурного вуза.

Станция Жаворонки была одиннадцатой остановкой от Москвы. Тридцать седьмой километр. Поезд шел сюда час семь минут. Поселок на полтысячи домов принадлежал Звенигородскому району. Леса тогда окружали весь поселок. До Перхушкова, где стоял штаб фронта, было всего три-четыре километра. Новичков разместили в деревянном доме бывшего детсада, и что-то символическое было в том, что ребячьи игрушки перемешивались в комнатах с гранатами и патронами: ведь большинство разведчиков были очень молоды и стали воинами, разведчиками и диверсантами, не так уж давно расставшись с детством.