Геннадий Геродник - Моя фронтовая лыжня Страница 50

Очередной налет немецкой авиации. Третья рота впечаталась в снег. Первый заход, второй… В ожидании третьего Муса крепко кроет фашистских стервятников. Заодно достается и нашим летчикам-истребителям, которые не явились к нам на выручку, быть может, по той простой причине, что еще учатся в Куйбышеве, а самолеты для них изготовляются в Новосибирске. Однако и Мусе и всей роте становится легче.

Третья рота в походе. Впереди пробка, нагоняем артиллеристов. У них в торфяном болоте основательно засела пушка. Лошади тужатся, прямо постромки трещат, им помогает вся орудийная команда. Однако пушка все глубже погружается в черное месиво. Вцепились в станину и наши главные богатыри, в том числе Муса, Авенир. И все же опять ни с места. Ухватился за спицу отнюдь не силач, но, несомненно, не последний в роте матерщинник — Итальянец.

— А ну-ка, хлопцы, взяли, мать вашу перемать! — выдал он зычным тенорком. И что же вы думаете — выскочила пушка из ямы, будто ее на стальном тросе рванул мощный тягач.

А уж во время боя, во время атаки — и говорить нечего! В самые напряженные моменты многие бывалые фронтовики руководствуются неписаным лозунгом: «Глуши фрица матом, добивай штыком и автоматом!» Особенно часто поминают солдаты крепким словом Гитлера. Надо думать, бесноватого фюрера круглые сутки одолевает икота.

Однако не делайте поспешных выводов: не зачисляйте меня в защитники и пропагандисты сквернословия. Сам-то я прекрасно обхожусь без мата. А почему не «матословлю»? Ответ простой: не умею. В моем активном лексиконе начисто отсутствуют матерные слова. И еще: стыжусь это делать. Для меня скверно выругаться — все равно, что сделать при людях нечто весьма предосудительное, скажем, громко испортить воздух.

Сквернословят очень многие подростки и юноши. Умение грязно ругаться они считают одной из главных примет взрослости и мужественности. В мальчишеские годы я избежал этого дурного поветрия благодаря одной черте своего характера: не терплю деспотической власти моды.

До войны я работал учителем. Педагогика — явно не та сфера деятельности, где можно развернуться матерщиннику. А теперь мой фронтовой опыт убеждает меня, что вполне можно воевать без «трехэтажного наречия». Я не чувствую себя в этом отношении среди фронтовиков белой вороной. Прекрасно обходятся без мата лейтенант Науменко, старшина Боруля, политрук Гилев, Фунин, Воскобойников…

Но я не ханжа и не идеалист… Понимаю, что такой народ, как охотники, лесорубы, старатели, привыкли свою повседневную речь приперчивать крепкими словечками. И фронт явно не то место, где их можно отучать от этих пряностей.

В общем так: на фронте я вполне терпимо отношусь к тем матерщинникам, которые сформировались задолго до войны и для которых «трехэтажное наречие» действительно служит заменой доводов и средством выражения своих эмоций. И вместе с тем на меня удручающее впечатление производят интеллигенты, для которых, по всему видно, матерщина была и есть чужеродной и которые все же «загибают», чтобы выглядеть перед однополчанами «в доску своими», бывалыми фронтовиками.

Такие искусственные матерщинники, как правило, ужасно бездарные артисты. Обороты одесских биндюжников в их лексиконе выглядят столь же чуждыми, как французские фразы в речи мятлевской мадам Курдюковой.

Мои философские размышления о «третьем наречии» русского языка прервал неожиданный вызов к лейтенанту Науменко.

— Я только что вернулся из штаба батальона, — сказал мне комроты, внимательно следя за выражением моего лица. — Утверждали предложенную мною кандидатуру старшины…

У меня тревожно заныло сердце. Неужели речь идет обо мне? Да, речь шла именно обо мне…

— И как вы отважились, товарищ лейтенант, рекомендовать меня?! — воскликнул я с удивлением и горьким упреком. — Хозяйственного опыта — никакого, с командным языком — тоже из рук вон плохо…

— Как видите, отважился на очень рискованный эксперимент, — посмеиваясь, ответил лейтенант. — В одной роте будут командир, политрук и старшина, начисто лишенные навыка материться. Что же поделать, если мы собрались такие бесталанные! Хозяйственный опыт и командный язык — дело наживное. Главное: добросовестное отношение к своим обязанностям. Вон что вытворял Одинцов со своим виртуозным матом и хозяйственным опытом!

— Комбат и комиссар поддержали меня, — закончил свое напутствие лейтенант. — Говорят, обязанности переводчика Героднику пока что приходится выполнять эпизодически, от случая к случаю. Одно другому, не помешает. В ближайшие дни штаб оформит и направит в дивизию документы на присвоение вам звания старшины. Так что приступайте к выполнению старшинских обязанностей. В добрый час!

Прежде чем окунуться с головой в старшинские заботы, я побродил в одиночестве по тропинкам в нашем лесочке. Шагаю и обдумываю ситуацию. Неумение крыть матом отодвинулось на второй план и уже мало беспокоит меня. Зато пугающе сложными рисуются хозяйственные обязанности старшины.

Надо бесперебойно снабжать взводы боеприпасами, надо вовремя, в любых условиях, накормить роту. А расположены мы на отшибе, подъезды и подходы к лыжбату очень неудобные. Вдобавок с дорогой из-за Волхова дело все более осложняется. Говорят, в «воротах» у Мясного Бора немцы охотятся за каждым грузовиком.

Машин и горючего не хватает, много добра застряло в пути. Сотни, тысячи солдат тащат боеприпасы и продукты на волокушах или на собственном горбу.

Но приказ есть приказ. Ведь кому-то надо быть старшиной! А то, что мне присвоят звание, это во всех отношениях хорошо.

Вот так кончилась моя беззаботная солдатская жизнь.

Зигзаг на Гажьих Сопках

Таинственны и непонятныСледов вороньих письменаИ снежной крыши пряник мятныйВ дымке младенческого сна…

Потрясающая новость: становимся на лыжи! Из 172-го ОЛБ формируется отряд для рейда в тыл противника. Для какой цели — разведка, диверсия, разгром вражеского гарнизона? — нам пока не говорят. В отряд отбирают семьдесят пять лыжников. Включают и меня — на тот случай, если понадобится переводчик.

Как ни старается командование дивизии держать до поры до времени в тайне детали предстоящего рейда, солдатская смекалка постепенно добирается до сути дела. Сухой паек приказано получить на двое суток. Ясно — значит, рейд планируется на короткий срок. Если учесть, что продукты обычно берут с запасом, то легко сделать вывод: пойдем в гости к немцам совсем недалеко. Никитинцы и вся группа Андреева полным ходом готовятся к очередному штурму Ольховских Хуторов. Следовательно, наш рейд каким-то образом будет связан с общей операцией.