Михаил Девятаев - Полет к солнцу Страница 50

Все отношения между заключенными держались на доверии и честности. Если кому-то доставался кусочек сверх пайка, он делил свою добычу на двоих или на троих. Хочется напомнить, как мы делили хлеб, который нам выдавали. Мякиш разламывали на маленькие порции, корочку — отдельно, и тот, кто это делал, с закрытыми глазами раздавал кусочки по очереди тому, чье имя ему называли.

Случаи краж, проявления эгоизма вносили разлад в отношения, вызывали возмущение, и заключенные старались найти нарушителя. Людей глубоко оскорбляли попытки присвоить чужое. Почти все несоветские военнопленные получали из своих стран посылки с продуктами. Кое-кто из них имел свои запасы. Днем в бараке, как известно, оставались только дневальные, и если случались какие-то неприятности, спрос был прежде всего с них. Однажды кто-то украл пайку голландца. Случилось это на дежурстве наших товарищей — Ивана Олейника и Фатыха. Их наказали. Это был закон лагеря. И никто не мог отменить мучительного стояния с вытянутыми перед собой руками. Мы проходили мимо наших товарищей, видели их измученные лица, сочувствовали, а помочь ничем не могли.

Я хорошо знал Ивана Олейника и Фатыха, верил в их честность, и как только они отбыли свое наказание, я бросился к ним.

— Неужели вы пошли на такое? Теперь нашим людям прохода не дадут.

— Мы не виноваты, — сказал Фатых. — Мы найдем вора. Через несколько дней вечером, когда мы вернулись с работы, Владимир Немченко, который был дружен с Фатыхом, вдруг приказал всем заключенным построиться. Мы стали в ряды.

— Сегодня у нас снова произошла кража. Кто-то забрал и съел пайку хлеба. Я сейчас подойду и пусть каждый покажет мне свой язык.

Немченко обходил строй. И вот он вывел одного заключенного из ряда.

— Так вот кто обкрадывал нас! — объявил Немченко. — Мы положили в спрятанный хлеб кусочек химического карандаша. Посмотрите, какой язык у этого вора.

Вор — он был не из наших — упал на колени, начал умолять о пощаде. А заключенные окружили Ивана и Фатыха, жали им руки, извинялись за нанесенную обиду подозрением.

И снова среди нас воцарилась дружба.

Неужели Дима Сердюков, который до сих пор проявлял мужество, сдержанность, верность товариществу, скатился до измены? Не слишком ли долго говорим мы о побеге, а практически ничего не делаем? Может быть, потому и потерял веру горячий парень? Пора действовать, пора!..

Наш «хейнкель»

Фронт словно навсегда остановился перед широкой Вислой. А наш остров содрогался от запуска ракет. Каждый погожий день мимо того места, где мы работаем, по направлению к стартовым площадкам идут черные шикарные автомобили. В машинах, наверное, конструкторы и инженеры. Затаив дыхание, следят они за полетом ракет. Что-то экспериментируют, изучают.

Длинные металлические сигары с оглушительным громом вырываются в небо, оставляя огненный хвост, куда-то несут свою разрушительную силу. Они производят на нас угнетающее впечатление. Значит, Гитлер действительно готовит какое-то новое могучее оружие. А что если этим оружием он заставит отступить нашу армию? Тут можешь подумать всякое...

Во время приездов специалистов на аэродром и интенсивных испытаний ракет я и мои товарищи заметили, что в небо поднимался один и тот же самолет, стоявший в крайнем, ближайшем к нам капонире. Новый двухмоторный «хейнкель» был всегда аккуратно зачехлен, около него возилось и околачивалось больше народу, чем возле других. Нетрудно было догадаться, что этот самолет был связан с испытаниями ракет. Однажды мы, работая на аэродроме, видели даже, как из этого «хейнкеля», когда он был высоко в небе, выпускали какие-то маленькие ракеты, которые, пролетев метров шестьсот, взрывались... «Хейнкель» возвращался на землю, к нему подъезжали легковые автомобили, его окружали инженеры, а бензовоз тут же заливал в самолет горючее.

Все это происходило неподалеку от места нашей работы, и мы, хоть и копались в снегу, но все видели и запоминали. Вечером, как обычно, разговоры вертелись вокруг дневных наблюдений. И вот единогласно мы сошлись на том, что надо захватить именно этот, всегда заправленный, с утра прогретый «хейнкель».

Мы приняли это решение где-то в начале января 1945 года и с того момента иначе не называли этот самолет, как наш «хейнкель». Он служил немцам, они ухаживали за ним, но он уже был нашим, потому что мы не спускали с него глаз, мы думали, говорили о нем, мы были прикованы к нему всеми своими чувствами, надеждами. В воображении теперь я не раз уже запускал его моторы, выводил на старт, взлетал на нем выше туч; я преодолевал маршрут и дома приземлялся на этой ширококрылой, с длинным, брюхатым фюзеляжем, чужой машине, к которой я еще и не подступал. Этот «хейнкель» стал отныне нашей целью, нашим ориентиром, он концентрировал все наши усилия, еще прочнее объединял наш экипаж.

Приходя утром на работу, мы прежде всего должны были убедиться, что наш «хейнкель» на месте, что около него есть мотористы.

Мы узнавали его по звукам моторов, потому что он стоял ближе всех к нам, всякое движение возле стоянки нас беспокоило, так как это значило, что самолет в полной боеготовности. Обязанности каждого из нас, уже заученные, как таблица умножения, теперь привязывались именно к этому самолету, и мои товарищи так же, как и я, жадно набрасывались на него глазами. А Володя Соколов, понимая нас, так организовал и маршрут и отдых во время обеда, что мы ежедневно бывали на свалке, где ржавели расплющенные и погнутые останки не одного такого же «хейнкеля».

На аэродроме все дорожки по бокам были выложены кирпичом. Зимой некоторые кирпичи выпали, поломались. Соколов высказал своему прорабу желание привести дорожки в порядок.

— О, прекрасно! — воскликнул он, удовлетворенно глядя на Владимира. — Ты любишь красоту, ты хороший человек. А где мы возьмем кирпич?

— Герр мастер, мы найдем. Вон видите разрушенный ангар?

— Яволь!

— Оттуда наносим.

— Гут.

Мастеру настолько понравилась такая старательность что он угостил Соколова сигареткой и, оставляя нашу бригаду на охранника, пожал руку заместителю бригадира.

Доступ к ангару, за которым лежали разбитые самолеты, был найден. Еще надо было как-то задобрить охранника — напарника нашего «Камрада», который почему-то не являлся на работу. Молодой здоровенный вахман, вероятно, сынок какого-то крупного эсэсовца, не отправленный на фронт, служил здесь своему начальству верой и правдой. Но Володя нашел подход и к его спесивой гордости. Нам всем, и вахману в том числе, привозили обед на аэродром, к ангару. Никто не заботился о том, чтобы наша «зупа» была горячей, мы выплескивали ее в желудки в том виде, в каком она попадала в наши котелки. А герру вахману Володя не разрешал есть остывшую картошку или его ароматную «зупу». Он раздобывал дровишек, подогревал ему еду, а место, где вахман усаживался обедать, выстилал то сухим сеном, принесенным из скирд за ангаром, то камышом, наломанным там же. Еще за час до того, как привозили обед, Соколов начинал «заботиться» о комфорте для нашего вахмана. Если сам он был очень «занят» работой, то приказывал все это проделать мне.