Павел Лосев - На берегу великой реки Страница 51

Это вот понятнее. Без посторонней помощи разобраться можно. Воспеть свободу? На тронах поразить порок? Как смело! Не зря, видно, Иван Семенович взял с него слово – не показывать тетрадь никому.

А дальше и еще смелее:

Питомцы ветреной судьбы,Тираны мира, трепещите!А вы мужайтесь и внемлите,Восстаньте, падшие рабы!..

И вот они, такие знакомые слова, впервые услышанные от Александра Николаевича:

Увы! Куда ни брошу взор —Везде бичи, везде железы…

Не приведи бог, если бы эта тетрадь попалась на глаза отцу. Ух, что бы было! Изорвал бы он ее на мелкие клочья, разнес бы в пух и прах каждую страничку, растоптал бы своими тяжелыми сапогами…

Но ведь правда, правда – везде бичи. И в гимназии от них нет спасения!..

В прихожей раздались оживленные голоса. В комнату ввалились шумной оравой друзья-одноклассники, однокашники.

– Здорово, Никола! – до боли крепко сжал ему руку Мишка Златоустовский.

– Здравствуй, друже! – тепло приветствовал Андрей Глушицкий.

– Привет, привет герою! – тараторил Коська Щукин. – Как живется-можется?

Стеснительно, будто красная девица, подал руку лодочкой Васька Белогостицкий.

– Ты молодец! – плюхнулся на кушетку Мишка, без стеснения прижав Николая к стене. – Знаем, знаем: не выдал, на себя всю вину взял. Спасибо!

Николаю сделалось неловко, и он постарался перевести разговор на другую тему:

– Ну, как там, в классе?

– Сегодня Мартын злющий-презлющий явился, – начал рассказывать Коська, пристроившись вместе с Васькой на табуретке. – Васюху нашего, – он слегка толкнул Белогостицкого в бок, – под стол загнал. Битый час там сидел.

– Сиди, говорит, и не дыши! – простодушно добавил Васька.

– А Пьерке Нелидову всю физиономию мелом исчеркал – продолжал Коська. – Тот было оскорбился, дурак: «Вы не смеете так поступать, господин учитель!» Ах, не смею! Да и еще его, еще! Потом схватил за шиворот и за дверь вышвырнул. На глаза Иуде. Теперь жди, Нелидка, среды!

Все засмеялись, представив, как униженно заюлит перед Иудой племянник дядюшки-сенатора и тетушки-фрейлины.

– Это все ничего. Мне Горшочка с Горошком жаль, – вздохнул Коська, подпирая кулаком подбородок. – Когда только, бедняжки, отмаются? Заставил их нынче на одной ноге стоять. И рты, кричит, откройте! Так и стояли, почитай, весь урок.

– Не я – буду, если не подстерегу его где-нибудь в темном уголке, – сверкнул глазами Мишка и потряс своим внушительным кулаком. Потом, шмыгнув носом, спросил:

– Ты чем занимаешься?

– Читаю немножко, – ответил Николай.

– Брось! Айда в бильярдную! Три шара вперед даю. Ну?

– Что-то неохота.

– Тогда погуляем! А? Или знаешь что? На лодке покатаемся по Которосли. Ох, и денек, любо-дорого!

День и в самом деле разведрился. В комнату заглянуло ослепительное, по-настоящему летнее солнце. Светлые полосы лежали на цветистых половиках. За окном мелькнула тень бабочки, дрались у палисадника воробьи-разбойники.

– Ладно! Покатаемся! – согласился Николай.

Тут Мишка потер двумя пальцами под подбородком и негромко спросил:

– А как, братцы, в рассуждении выпить по «крючочку»?[18] Все согласные?

Николай отрицательно замотал головой. Но Коська обрадовался:

– Давай, давай!

– Мне все равно, как хотите, – ответил Андрей Глушицкий, – я ведь не любитель этих «крючочков»…

– Это, братцы, плохо, это не годится: кто в лес, кто по дрова. Ни два, ни полтора. Я ведь не для себя, для компании. Уж всем так всем, – убеждал Мишка.

Когда друзья вышли, Николай быстро вытащил тетрадь из-под подушки и на цыпочках пробрался мимо комнаты, где лежал Андрюша, в чулан. Там он запрятал опасные стихи в такое место, что ни в жизнь бы никто не нашел, если бы даже до основания перекопал валявшееся здесь старье.

На улице его поджидали только Глушицкий, Щукин и Васька.

– А Мишка где?

– Домой побежал. Сейчас придет. Наличных в кармане не оказалось. Обанкрутился! – хохотнул Коська.

Встретились с Мишкой в узком Проломном переулке. На руке у него висела плетенная из прутьев ивняка корзина, прикрытая сверху куском рогожи. Коська сразу заинтересовался:

– Что это у тебя?

Мишка приложил палец к губам:

– Чу! Молчок! Айда на базар!

– Чего мы там не видали? – заворчал Щукин. – То на лодке кататься, то на базар. Поди разберись!

– Эх, голова ты садовая! – почему-то вдруг рассердился Златоустовский. – Капитал приобретать надо? Надо! Вот они, денежки! Гляди!

Мишка приоткрыл краешек рогожи. В корзине лежали беспорядочно сваленные в одну груду пучки зеленого ростовского лука и сочной краснобокой редиски.

– Прямо с грядки! – похвалился Златоустовский. – Продавать будем!

– Продавать? – изумился Николай.

– А как же! Самый ходовой товар теперича. Другая-то овощь когда еще будет. Жди-пожди! – растолковывал Златоустовский с полным знанием дела, как настоящий заправский купец.

– Ну, нет! Шалишь! Я не буду торговать! – твердо сказал Коська, прихорашиваясь. Его поддержали и остальные.

– Ишь ты, подишь ты, королевичи какие! – рассердился Мишка. – Никто вас и не заставит торговать. Это уж моя забота.

Поставив корзину на землю, он вытащил из кармана помятый кумачовый платок, сложил его полоской и обвязал себе щеку, будто у него болели зубы.

На Мытном базаре – шум и гам. Терпко пахло конским навозом.

– Шекснинской стерлядки – пожалуйте! – кричал в рыбном ряду остроносый продавец с плутоватыми глазами. – Эх, сам бы ел, да деньги нужны!

– Баранинки, почтенные, не угодно ли? – стоя на возу, зазывал краснолицый мужичок с остриженными «под скобку» волосами.

– Грузди соленые, грибы сушеные!

– Клюковца, клюковца!

Пронзительно верещали глиняные свистульки. Пропитым тенорком ныл безногий нищий, выпрашивая подаяние. Беззлобно ругались две торговки – знать, не поделили что-то. И вдруг в этот пестрый человеческий гомон вплелся звучный задорный голос:

– А ну, налетай: луку, луку! Свежий редис имеем!

Это Мишка! Друзья животы поджали от смеха.

Длинная фигура Златоустовского появлялась то здесь, то там, Вот кто-то остановил его: лезет за пазуху, считает медяки. И снова горланил Мишка:

– Луку зеленого! Редиски спелой! Навались, у кого деньги завелись!

– Комедия! Ну, прямо театр! – толкал Николая в бок Коська Щукин.

Прошло минут десять-пятнадцать. Дела у Мишки, видимо, шли не блестяще. Голос его раздавался все реже и не так задорно и уверенно, как сначала. Ждать надоело, и Николай сказал Коське:

– Позови его. Хватит ему толкаться!

Но Мишка уже и сам разуверился в своем непрочном предприятии. Он за бесценок отдал весь свой товар вместе с корзинкой какому-то дошлому перекупщику. Физиономия его, освобожденная от платка, была нескрываемо кислой.