Преломление. Витражи нашей памяти - Сергей Петрович Воробьев Страница 52

это время разбивается ещё один самолёт. Столкновение в воздухе. Много детей. На земле они превращаются в размазанную по берегам озера массу. Детей, конечно, попытаются идентифицировать. Вам же советую с головой погрузиться в пьянящий раствор. Вы и так идентифицированы. Сосчитайте примерно до тридцати и потом побулькайте, медленно выпуская сжатый в лёгких воздух. Кайф. Вы начинаете чувствовать вкус жизни. Главное — не думать.

Пусть разбиваются самолёты, дымят подорванные поезда, правители измываются над народами, определяя им сроки существования и правила поведения в этих сроках. И не забудьте про идентификационный код. Его ещё называют персональным. У вас он уже есть? Тогда можете назвать себя счастливейшим человеком — вы уже отмечены в мировых реестрах.

Но вдруг вам вспомнится что-то из своей парадоксальной юности. И становится не по себе. Об этом даже на исповеди стыдно признаться. «Господи, и почто я был такой беспечный, неразумный и одержимый!» — восклицаете вы, захлёбываясь благоухающим настоем. Но я ведь говорил вам — не думать! Забыть обо всём. Ничего не было. Не было даже протянутой руки безногого нищего, которому пожалели копейку из набитого ассигнациями кошелька. По всему телу разливается нирвана, словно вы находитесь между небом и землёй.

Нет, нет, это не падение из подбитого лайнера. Это такое состояние невесомости, когда не тонешь, но и не всплываешь. Как продукт переработки сытного и обильного ужина. И в то же время нечто бесформенное. Тропическая медуза в сметане. Медузы, кстати, ничего не знают и не помнят. Будьте медузой. И балдейте. И не вините себя за жертвы взорванных на вашем веку многоквартирных домов. Все ситуации под контролем. Вы там не жили. Не рвёт же волосы на своей голове президент, и правительство не подаёт в отставку. Так и вам незачем переживать. Подумаешь, кому-то переломало железобетонным перекрытием позвоночник или размозжило голову. Всё под контролем.

А вы всё плаваете и плаваете в джакузи, не осознавая свою причастность к происходящему на планете. И ни один суд не станет вас обвинять. У вас стопроцентное алиби. Да что там говорить — суду и так всё ясно. Вы были далеко от спланированных кем-то катастроф, принимая ванну забвения.

В этом состоянии отрешённости вы можете услышать пока ещё неясные звуки небесных сфер. С серебряными флейтами, бархатными виолончелями, с умиротворяющими переборами клавесина, с потаёнными обертонами альтов. Внезапно за глухим занавесом тревожно забьют литавры. Надрывным плачем зарыдают скрипки. Следом за ними бурлящим потоком вольются арфы. Фаготы захлебнутся, сходя с ума. Разрывая тесное пространство ванной, ворвутся диссонансами трубы, тромбоны, валторны. И всё это вольётся неостановимым потоком, заполняя собой ванное помещение. Звукам станет тесно, и они, проникнув сквозь стены, наполнят собою всё мировое пространство. Пока, наконец, невидимый дирижёр, манипулируя тарелками и барабанами, не поставит последнюю точку в этой симфонии.

Где ещё можно почувствовать вкус жизни? Во время утоления жажды? Пожалуй. Но у вас нет настоящей жажды. Вы уже достаточно распарились, приняли быстрый контрастный душ и в махровом халате восседаете за узкой стойкой кухонного бара. Вы готовите себе простенький коктейльчик. В никелированном шейкере смешиваете необходимые ингредиенты: кубинский ром и сок манго с выжатым лимоном. Коктейль уже почти готов. Его необходимо вылить в толстый высокий стакан и обязательно добавить несколько кубиков льда. Может быть, классический «дайкири» был бы уместнее в данной ситуации. Но мы не будем пренебрегать и тем, что имеем. Только не забудьте лёд.

Вас больше не тревожит даже эхо ворвавшейся ниоткуда нечеловеческой симфонии.

Взяв стакан, приподнимая его на свет, вы смотрите сквозь него на жизнь, которая проплывает перед вами: видите себя голеньким ребёночком, лепящим на солнечном пляже песочные куличи. И важнее этих куличей ничего нет на свете.

А потом, спустя каких-нибудь тридцать лет, вы, уже умудрённый опытом жизни, строите себе дом. Рядом с домом стоит чёрное авто и ещё что-то, трудно проглядываемое сквозь толстое ребристое стекло стакана с жёлто-медовым коктейлем. Вы пытаетесь вглядеться внимательнее и начинаете понимать, что всё видимое вами — суть песочные куличи. Очень важные и очень красивые песочные куличи. И подлинность первых, построенных вами в голопопом детстве, намного ценнее всего, что воздвигли потом.

А если вы этого ещё не осознаёте, сделайте первый небольшой глоток холодного тягучего напитка, посмакуйте его на языке, поболтайте ещё не растаявший в стакане лёд. Он будет ударяться о стеклянные стенки с глухим костяным стуком, и вы вспомните, что дом пришлось продать из-за долгов и что благополучие этого мира лежит не в плоскости революций, смены формаций или замены одних догм на другие, а совершенно в иных сферах. В каких? Мне ли вам об этом говорить.

Вы уже допиваете напиток, и он должен усилить вкус жизни, а кругом серость и отчаяние, окаменелость сердец и смрад, натужные разговоры ни о чём.

И вы раскусываете на зубах случайно попавшую в коктейль лимонную косточку. Семя, из которого должно произрасти плодоносящее дерево дробится, вызывая горечь. Как это просто — раскусить маленькую косточку. Разрушить первооснову, нарушив ход вещей. И что ещё остаётся? Смеяться и плакать. Плакать и смеяться.

Вы попробовали жизнь на вкус. Чавкали, смаковали её толстыми слюнявыми губами. Не могли понять: то ли сладка она до приторности, то ли горька до тошноты, то ли пресна и даже безвкусна. И ужасались, что в ней было всё. И в этом «всё» был позабыт истинный вкус жизни — животворящие капли материнского молока.

Наброски с натуры

Хоттабыч, Сталин и мистер Икс

Давеча пришлось мне воспользоваться вильнюсским таксомотором. Надо было переместиться с автовокзала в аэропорт. Знал заранее, что это недалеко. Подхожу к таксомоторной стоянке. В первой машине сидит дородный водитель с царственным видом.

— Мне в аэропорт, — говорю. — Подбросите?

— В аэропорт? — переспрашивает водитель. — Хоттабыч подвезёт, это его линия…

И буквально как из-под земли появляется жёлтое такси с цыганистым водителем.

— А вот и он, — кивает головой таксомоторный бонза.

— Хоттабыч? — спрашиваю.

— Он самый. К самолёту?

— Сколько денег приготовить? — интересуюсь сразу.

— Пятнадцать евро.

— Так здесь же рядом.

— Так это пешком рядом, — без запинки отвечает Хоттабыч, — а на такси — о-го-го…

— Десять.

— Двенадцать.

Зная, что и двенадцать перебор, сажусь. Выбора нет. Здесь свои правила.

Хоттабыч срывается с места и везёт меня по лабиринтам утренних улиц Вильнюса.

— Я вас уже однажды вёз, — говорит Хоттабыч, глядя в зеркало заднего вида на своего пассажира, то бишь на меня.

— Первый раз в этом городе, — признаюсь я.

— И всё-таки где-то видел… По телевизору