Преломление. Витражи нашей памяти - Сергей Петрович Воробьев Страница 53

— Не всем интеллигентам предоставляют экран, — замечаю к слову.

— Но вас точно видел… У меня глаз — ватерпас.

Возможно, он меня где-то и видел, недаром — Хоттабыч. Но я его точно нет.

— Куда летим, если не секрет? — полюбопытствовал мой возница.

— В столицу Беларуси.

— В Минск, значит. Уважаю батьку Лукаша, ох как уважаю! У него слово — дело: нет — нет, да — да. Сегодня — да, завтра — нет. Поэтому и выживают они там при полном окружении. Обложили его со всех сторон. Приходится всё время лавировать между Россией и Западом. У меня родня там. Все при работе, при деньгах, сыты, пьяны и носы в табаке. Молодёжь, правда, бунтует, хочет, чтоб ещё лучше было. А куда лучше, сами не знают. Демократии им мало. Вон у нас демократии полно. А поговорить не с кем. Скучно. Хорошо вот вы попались: выговоришься хоть начистоту. А то могут и дело пришить. Заложит свой же брат. Как в лучшие советские времена. С ним, с братом нашим, нужно ухо востро держать. Лукаша похвалишь, можно и в органы загреметь за неполиткорректность. Там тебе такую лекцию прочтут, не захочешь вообще никого хвалить.

— Так батьку ругают везде. За что хвалить-то?

— А вы сами увидите. Минск — город-праздник: улицы широкие, чистота кругом, всё освещено, магазины — полная чаша, народ в довольстве. Западу это, конечно, не нравится. Батька атомную станцию запустил. Электричества некуда девать. Чтоб потрафить Европе, отказались от его энергии дешёвой. Теперь на весь Вильнюс ночью одна лампочка. Вот это и есть демократия в действии.

— А как в целом живётся здесь, в Литве? — интересуюсь для поддержания темы.

— Как и везде — все в узде. Вирусом запугали так, что без разрешения ни вздохнуть, ни… Вот как вы думаете, при Сталине могло бы такое быть?

— А при чём тут Сталин и вирус?

— А потому что у Сталина, у Ленина, Пиночета, Пол Пота, у Лукашенко того же, — у всех у них одни и те же гениталии.

Я немного опешил:

— А гениталии — это как?

— Ну, генитальная линия… Не понимаете, что ли?

— Может, вы имеете в виду гены?

— Ну, гены, гениталии, какая разница? Я просто по-интеллигентски выражаюсь, чтоб вам понятней было. Ген власти у них всех был. В гениталиях. А у нонешних ни гена, ни хрена. Одна болтовня и сумятица в головах: кто в лес, кто по дрова. Сталин разве такое допустил бы? Что не так сделал или сказал — к стенке! Дурь вносишь в головы честных людей — к стенке. Линию партии не поддерживаешь — к стенке. Работать честно не хочешь — к стенке! Как вы думаете, за сколько дней он выправил бы нынешнюю ситуацию?

— Ну, уж и не знаю… Уж больно меры суровы. Хуже, чем у Пол Пота.

— А иначе нельзя! Развели либерализм с вирулизмом, если не сказать хуже, и хотят ещё каких-то результатов. Чуть что, сразу — к стенке. Через три дня в мире порядок восстановится.

— А если и вас?..

— Что «вас»? — переспросил Хоттабыч.

— К стенке, — уточняю я.

— И меня — к стенке! Если надо. Не велика потеря. Таксёров у нас — как котов нерезаных. Ради общего дела и пострадать не жалко. Да всех и не перестреляешь.

— Допустим. Но вирус к стенке не поставишь. С ним как быть?

— Вирус? Да всех вирусологов — к стенке. Вирус сам собою исчезнет… Не было бы этих самых вирусологов, про вирус никто бы и знать не знал.

— Жёстко как-то получается. Помягче нельзя?

— Помягче… Вот у нас вроде помягче, а народ всё равно не доволен. Везде и за всё штрафы. Георгиевскую ленту приколол на пиджак — штраф. По-русски спросил что-нибудь — штраф. Лукаша или Путина похвалил — штраф. Без маски вышел на улицу — штраф. Все мы теперь штрафники. Без мозгов если, тогда штраф не берут… Это единственное исключение. А так они на этих самых штрафах всю свою экономику и построили. И работать не надо, стриги себе штрафы и новые придумывай.

«Почему Хоттабыч не боится ничего, даже если к стенке?» — спросил я сам у себя. И сам себе ответил: «Потому что всех Хотта-бычей не изведёшь».

— Какой национальности будете? — поинтересовался я.

— Много во мне намешано, — признался Хоттабыч. — Мать цыганка, например. Не сказать чтоб красавица была, но, когда я родился, через год ушла с цыганом, красавцем записным. Отец меня в одиночестве донашивал-дохаживал… На других баб смотреть не мог. Сам по паспорту литовец, а кровь-то русская. Вот он меня русским и вырастил, и в духе русском воспитал. Потому что в русском собрано всё. И нужное, и ненужное… Сами знаете. Не турок же, надеюсь?

— Надеюсь, и Хоттабыч не турок, — сострил я.

— Русский я. Сказал же. Семён моё имя. А у Хоттабыча национальности нет. Прозвали так, потому что всегда появляюсь в нужное время и в нужном месте. Как джин из бутылки. Вот и к вам я заявился вовремя. Не зря, наверное.

— Вы со всеми так откровенны? — на всякий случай спросил я. — Большого штрафа за свои «откровения» не боитесь?

— Не, не боюсь, с вами — можно.

— Это по каким же признакам?

— Намордника нет на вас, вот и признак. Оглянитесь вокруг, сейчас лиц уже нет. Одни морды. Да ещё в намордниках. Как собаки. Осталось только поводок прицепить на шею. Или цепь. Кому покороче, кому подлиннее. Скорее, так и будет. А началось всё с этих самых намордников.

— Это вы про маски?

— Конечно! Маска скрывает сущность… Помните, в конце пятидесятых кино «Мистер Икс»?

— Это с Георгом Отсом? Прекрасно помню.

— Вот-вот! Он там ещё арию исполнял, и слова в ней такие: «Всегда быть в маске — судьба моя».

— Пророческая ария, — заметил я, — как раз ко времени.

— Да, но тогда он был один такой — мистер Икс. Улавливаете?..

— Вроде бы улавливаю. Вы хотите сказать, что сегодня мы все стали мистерами иксами?

— Именно так. Сплошные иксы. Без мистеров. А некоторые даже, не приведи Господи, игреки… Людей не стало.

— Похоже, это надолго. Игреки уж больно настырные стали, обнуляют всё, стремятся стереть нас с лица земли.

Хоттабыч получил причитающуюся сумму, пожал мне руку, сказал, глядя в зеркальце заднего вида:

— Хорошего полёта! Здесь всего-то тридцать минут лететь: поднялся да опустился. А мир там совсем другой: у нас лампочку открутил — темнота. А у них хоть сотню открути, а всё светло. Когда света много, ничего