Владимир Крупин - Выбранные места из дневников 70-х годов Страница 52

Должен записать, сейчас можно, так как поставил свечу за ребенка, написать о том, что мы ждем ребенка, что все наши дни заполнены разговором о нем, придумываем имя, уже считаем членом семьи. Если Надя что-то ест жадно, значит, маленький хочет, если что-то есть не может, значит, ребенок не хочет. Мысли только о нем. Катя боится, будет ли он любить ее.

Сейчас уходили с моря, Надя сидит на берегу, ноги подогнула, Катя в воде; солнце, вода прозрачная, в воде, как битая мостовая, желтые осколки кувшинов из “до нашей эры”, над нами громадный обрыв — мы ходим на пустынное место, — ах, да и только. Сейчас Катя пришла, головку положила, уж и накупалась же она. “Папа, все кружится, все кружится”.

16 августа. Были с Катей у фонтана. Это редкость строительства. Знали, что вода идет издалека, с предгорий. Стали ремонтировать, раскопали — труб нет. Вот уж чудо так чудо; вместо труб под углом сделанные пластины из черепицы, по ним, как по желобу, идет вода. Причем не откуда-то именно, а природная: дожди, роса, профильтрованные таманским мельчайшим песком; вода до того чиста, что ею заливают аккумуляторы.

Именно это мы и застали. Легковые машины стояли, как бараны на водопое. Воду набирали во всё, что было. Кто-то прилепил у крана этикетку русской водки на английском языке. Ночью дождь загнал меня в дом. Долго я терпел, натягивал прозрачную пленку, но по ней шумно барабанило. Вымок. Волосы закурчавились (это к тому, что есть поверье у девчонок: от дождя волосы вьются).

Рано встал, успел взять быстро раскупаемый хлеб по 35 коп. “Голодно в Тамани, — говорили нам, — но уж зато хлеб там!” Действительно, голодно — в магазине сало свиное (2,50), жир свиной да маргарин, но хлеб пушистый, легкий. Не весь. Только этот, в виде кулича.

Стоял час за арбузами. Продавали с машины и дешево. Брали мешками, кричали: “Мне гладких!” Торговала татарка с сыном. К ней подходили татары, тихо говорили что-то по-татарски, она громко, по-русски отвечала: “Тут бабай, там бабай, везде бабай, становись в очередь!” Она же говорила, что вчера люди кричали, чтоб не клали в мешки гладких (черных), требовали полосатых. А сегодня наоборот.

Днем снова дождь. Наде неможется. Ловили кролика. Он пасется в церковной ограде.

Ходил долго и попал над ливень. Не попал бы — я рассчитал: был на причале, глядел, как идет дождь, как возникают и подолгу светят вертикальные молнии, как меняется цвет воды, ветер рвет целлофан на корзинах с яблоками, и радовался, вдыхая мокрый воздух до боли в легких. Но закусочная “Прибой”, где я намечал скрыться, закрылась, красивая татарка показала в окне скрещенные руки и засмеялась; дождь усилился, деться некуда. Пошел через Антона Головатого, через его надписи “Рыбу ловити, горилку пити”, к центру. Дождя я не боялся, так как только до этого залезал в теплую темную воду, но боялись мои электронные часы. Замотал их в “Красную звезду”, спрятал и пошел к домику Лермонтова. Дождь перестал, я издалека увидел сидящего под навесом, чего-то пишущего человека с выбритой головой и повернул. Кошка проводила меня, дождалась поглаживания и отстала. Сетей на музейных столбах снова нет, их часто крадут.

Пришел на другую сторону, по пути пристал пьяный, ругающий власти и говорящий, что народ пьян оттого, что закусывать нечем. Берег был пуст, только черная собака сидела в мокрой черной траве. Еще отошел подальше и не вытерпел — залез в море в чем мать родила. От Керчи шла лохматая стена нового ливня, различился трудяга “Бакинец”. Вернулся через обрыв. Удивляюсь, как я не сломал себе голову. В кавычки это предложение не ставлю, так как, и не читая “Тамань”, мог бы написать сам. Мечтая согреться стаканом разливухи, встретил Самсона, это известная личность. Он живет сбором бутылок, ночует летом где придется, зимой — по кочегаркам. По страсти своей единиться с последними, которые будут первыми, говорил с ним, но косноязычие его и дождь сократили единение.

Еще хотел пройти по дороге, по которой Лермонтов въезжал в Тамань, но вид нефтебазы, цистерн, винзавода, трещание мопедов и пьяная женщина с матросом остановили порыв.

Говорим, что через три дня Москва, и это будет как сон. Тамань.

Утром снова стоял за арбузами, Наде — за рыбой. Вчерашние арбузы плохи, а сегодня хорош.

Катя выучила и рапортует вирши Антона Головатого:

В Тамани жить — верно служить,

Границу держати,

Рыбу ловить, горилку пить,

Ще й будем багати,

Та вже ж можно и жениться

И хлиба робити.

А як прийде хто из неверных,

Як ворога бити.

За здоровье же царици

Помолимось Богу,

Що вона нам указала

На Тамань дорогу.

Татары в Тамани из Средней Азии- дети выселенных. Тетя Надя говорит, что не хотят делать татарскую школу, так как языку своему научат и сами, письменности не надо, а хотят именно отдать в русскую. Сейчас тетя Надя ходит заниматься с переэкзаменовщиками, их много, все татарчата, все по русскому языку.

Ходили семейно в гости к диакону Андрею. Подарил фото Тамани второй трети XIX в. Храм Вознесения, на его фоне Антон Головатый. Видно совсем другой домик на месте домика Лермонтова.

Население Тамани приближается к довоенному, к девяти тысячам.

Оказывается, татары (и не от первого слышу) устраивали 18 мая, в день выселения их из Крыма, почти что демонстрацию. Вывешивали траурные флаги в центре площади и на хлебозаводе. Присылали из Сенной колесный трактор с подъемником, чтоб снять с высокой мачты флаг.

Вот думаешь, того нет, другого нет, а как дойдет до главного, то и забудешь, что чего-то плохо, рад ржаной корке. Ведь много ли надо, чтоб убить нацию, особенно такую, как русская, — войну. Сейчас без конца с радостью пишут, что в национальных семьях, говорящих по-русски (например, украинец — армянка, грузин — молдаванка, а уж что говорить о Зауралье, Севере и Дальнем Востоке), детей в свидетельствах о рождении записывают русскими. И печатаются победные сводки о росте нации, а на самом деле она убывает.

19/VIII. Ночью в уме проиграл какой-то рассказ, и был он хорош — короток и внезапен. Но остановил себя тем, что начни записывать, и полезет со стороны. И забыл его.

Сегодняшняя ночь — всенощная служба перед Спасом (яблочным). У здешней церкви много людей. Белые платки. В Тамани мы оставили свечи, вчера вечером должны были их зажечь.

Всё. Уже и сам хочу в Москву. Такая тоска была вчера, когда отдалялась Тамань, даже дельфины не отвлекали. Пристань скрылась, белела долго птицефабрика, потом и она, на косу не заходили.