Сопротивление большевизму. 1917-1918 гг. - Сергей Владимирович Волков Страница 55

– Живыми пушки не отдадим! – кричали казаки. – Бесчестья не потерпим. Как мы без пушек домой явимся! Да нас отцы не примут, жены смеяться будут.

В конце концов убедили, что пушки останутся за казаками. Комитеты, ругаясь, ушли. Мы остались опять с Крыленко.

– Скажите, ваше превосходительство, – обратился ко мне Крыленко, – вы не имеете сведений о Каледине? Правда он под Москвой?

А вот оно что! – подумал я. Вы еще не сильны. Мы еще не побеждены. Поборемся.

– Не знаю, – сказал я с многозначительным видом. – Каледин мой большой друг… Но я не думаю, чтобы у него были причины спешить сюда. Особенно если вы не тронете и хорошо обойдетесь с казаками.

Я знал, что на Дону Каледин едва держался, и по личному опыту знал, что поднять казаков невозможно.

– Имейте в виду, прапорщик, – сказал я, – что вы обещали меня отпустить через час, а держите целые сутки. Это может возмутить казаков.

– Отпустить вас мы не можем, – как бы про себя сказал Крыленко, – но и держать вас здесь негде. У вас здесь нет кого-либо, у кого вы могли бы поселиться, пока выяснится ваше дело.

– У меня здесь есть квартира на Офицерской улице, – сказал я.

– Хорошо. Мы вас отправим на вашу квартиру, но раньше я поговорю с вашим начальником штаба.

Крыленко ушел с Поповым. Я отправил Чеботарева с автомобилем в Гатчино для того, чтобы моя жена переехала в Петроград. Вскоре вернулся Попов. Он широко улыбался.

– Вы знаете, зачем меня звали? – сказал он.

– Ну? – спросил я.

– Троцкий спрашивал меня, как отнеслись бы вы, если бы правительство, то есть большевики конечно, предложили бы вам какой-либо высокий пост.

– Ну и что же вы ответили?

– Я сказал: «Пойдете предлагать сами, генерал вам в морду даст».

Я горячо пожал руку Попову. Милейшая личность был этот Попов. В самые тяжелые, критические минуты он не только не терял присутствия духа, но и не расставался со своим природным юмором. Он весь день нашего заключения в Смольном то издевался над Дыбенко, то изводил Тарасова-Родионова, то критиковал и смеялся над порядками Смольного института. Он и тут остался верен себе. О том, что мы играли нашими головами, мы не думали, мы давно считали, что дело наше кончено и что выйти отсюда, несмотря на все обещания, вряд ли удастся.

– Вы знаете, ваше превосходительство, – сказал мне Попов серьезно, – мне кажется, что дело еще не вполне проиграно. По всему тому, что мне говорил и о чем спрашивал Троцкий, они вас боятся. Они не уверены в победе. Эх! Если бы казаки вели себя иначе…

Нас перевели в прежнее помещение, и о том, чтобы отправлять на квартиру, не было ни слова. Наступила ночь. Заключенные понемногу затихали, устраиваясь спать в самых неудобных позах, кто сидя, кто лежа на полу, кто на стульях, не раздеваясь, как спят на станции железной дороги в ожидании поезда; да каждый из них и ждал чего-то. Ведь они были приведены сюда только для допроса.

Наконец, в 11 часов вечера, к нам пришел Тарасов-Родионов.

– Пойдемте, господа, – сказал он.

Часовые хотели было нас задержать, но Тарасов сказал им что-то, и они пропустили.

В Смольном все та же суматоха. Так же одни озабоченно идут наверх, другие вниз, так же все полно вооруженными людьми, стучат приклады, гремит уроненная на каменной лестнице винтовка.

У выхода толпа матросов.

– Куда идете, товарищи?

Тарасов-Родионов начинает объяснять.

– По приказу Троцкого, – говорит он.

– Плевать нам на Троцкого. Приканчивать надо эту канитель, а не освобождать.

– Товарищи, постойте… Это самосуд!

– Ну да, своим-то судом правильнее и скорее.

Гуще и сильнее разгоралась перебранка между двумя партиями матросов. Объектом спора были мы с Поповым. Матросы не хотели выпускать своей добычи. Вдруг чья-то могучая широкая спина заслонила меня, какой-то гигант напер на меня, ловко притиснул к двери, открыл ее, и я, Попов и великан красавец в бушлате гвардейского экипажа и в черной фуражке с козырьком и офицерской кокардой втиснулся с нами в маленькую швейцарскую.

Перед нами красавец боцман, типичный представитель старого гвардейского экипажа. Такие боцмана были рулевыми на императорских вельботах. Сытый, холеный, могучий и красивый.

– Простите, ваше превосходительство, – сказал он, обращаясь ко мне, – но так вам много спокойнее будет. Я сильно толкнул вас? Ребята ничего. Пошумят и разойдутся без вас. А то как бы чего нехорошего не вышло. Темного народа много.

И действительно, шум и брань за дверьми стала стихать, наконец и совсем прекратилась.

– Вас куда предоставить прикажете? – спросил меня боцман.

Я сказал свой адрес.

– Только, простите, я вас отправлю на автомобиле «Скорой помощи», так менее приметно. А то сами понимаете, народ-то какой!.. А людей я вам дам надежных. Ребята славные.

Нас вывели матросы гвардейского экипажа. Долго мы бродили по грязному двору, заставленному автомобилями, слышали выклики между шоферами, как в старину, только имена звучали другие.

– Товарища Ленина машину подавайте! – кричал кто-то из сырого сумрака.

– Сейчас, – отзывался сиплый голос.

– Товарища Троцкого!

– Есть…

В эту грозную эпоху со стоическим хладнокровием несли службу и оставались на своих постах железнодорожники и шоферы… Сегодня эшелоны Корнилова, завтра Керенского, потом товарища Крыленко, потом еще чьи-нибудь. Сегодня машина собственного Его Величества гаража, завтра товарища Керенского, потом Ленина. Лица сменялись с быстротою молнии и plus que ça change, ça reste la même chose…

Громадный автомобиль Красного Креста, в который влезли я, Попов, Тарасов-Родионов и шесть гвардейских матросов, с неистовым шумом сорвался с места и тяжело покатился к воротам. У разведенного костра грелись красногвардейцы. При виде матросов они пропустили автомобиль, не опрашивая и не заглядывая вовнутрь.

В городе темно. Фонари горят редко, прохожих нигде не видно.

Через четверть часа я был дома. Почти одновременно подъехала жена с Гришей Чеботаревым и командиром Енисейской сотни, есаулом Коршуновым.

П. Нестеренко[47]

Гатчина в борьбе с большевиками

(октябрь 1917 года)[48]

25 октября 1917 года, около 10 часов утра, в здание Петроградского государственного банка явилась полурота запасного гвардейского полка с представителем новой власти Совета Народных Комиссаров – комиссаром Ланге.

Будучи в это время случайно у одного из своих друзей – служащего банка, я узнал от этого комиссара, почему-то начавшего вдруг со мной откровенничать, что большевиками накануне решено – захватить в свои руки власть в ночь с 24-го на 25 октября и что они, при поддержке кронштадских матросов, начали приводить это решение в исполнение сегодня с 6 часов утра, но он, мой собеседник, опасается,