Силуэты пушкинской эпохи - Николай Дмитриевич Александров Страница 56

В Петербурге Шаховской оказался почти без всяких средств. Надежда на богатую и знатную родню не оправдалась, и он сошелся с теми из полковых товарищей, кого тощий кошелек заставлял искать развлечений не в разорительной великосветской жизни, а в литературе и театре. В 1795 году была поставлена на сцене первая пьеса Шаховского «Женская шутка». Она имела некоторый успех и открыла ему путь в большой свет. Здесь успех его был решительным. Веселость и остроумие молодого гвардейца и драматурга делали его желанным гостем, и он охотно принимал приглашения на обеды и ужины. Его кормили за то, что он шутил и развлекал общество. Так Шаховской познакомился с директором театров Нарышкиным, а тот пригласил его на службу в качестве члена репертуарного комитета. Это произошло в 1802 году.

В 1805 году Шаховской поставил комедию «Новый Стерн», направленную против Карамзина и сентименталистов. Начиная с этого времени его репутация драматурга упрочилась. Его пьесы не сходят со сцены, его комедия «Урок кокеткам или Липецкие воды», поставленная в 1815 году, помимо того, что содержала нападки на Жуковского, по сути дела возрождала жанр легкой комедии в стихах, оставленный со времен Княжнина и Капниста, а премьеру в 1812 году «Казака-стихотворца» можно считать датой рождения русского водевиля.

Его драматургия оказала самое серьезное влияние на Грибоедова, его талант в полной мере оценил Пушкин, который в пору Арзамасской юности собирался «лоб угрюмый Шаховского клеймить единственным стихом», а впоследствии, может быть, именно у него заимствовал фамилию для героя своего романа в стихах — в комедии Шаховского «Не любо не слушай, а лгать не мешай» персонажи неоднократно поминают некоего отсутствующего Онегина. Наконец, салон Шаховского во главе с актрисой Екатериной Ивановной Ежовой был одним из самых известных в театральном Петербурге.

«Его сожительница Ежова, — вспоминает Вигель, — каждый вечер принимала у себя актрис, танцовщиц и воспитанниц театральной школы; преимущественно последних, чтобы дать им более ловкости в обращении. Несколько пожилых и большая часть молодых людей Петербурга добивались чести быть принятыми в ее салон. Освещение его и угощение, по крайней мере чашкою чая, сопряжены были с издержками. Какими средствами вознаграждала она себя за них, мне неизвестно».

Весьма прозрачный намек Филиппа Филипповича Вигеля подтверждается и некоторыми высказываниями других современников, в частности, Грибоедова, частого посетителя этого дома, что, конечно, сказывалось на репутации князя, хотя вроде бы и соответствовало образу «колкого Шаховского». Однако существуют и другие свидетельства. «Живучи у него на даче, — пишет в своих записках Каратыгин, — и после часто бывая у него, я имел случай коротко познакомиться и с его характером и вообще с домашним его бытом. Князь был необыкновенно богомолен: ежедневно целый час он не выходил из своей молельни, где читал молитвы и акафисты и делал обычное число поклонов; так что на верхней части лба у него постоянно было темное пятно вроде мозоли. Впрочем, это гимнастическое упражнение было, вероятно, полезно при его тучности и сидячей жизни… Катенин и Грибоедов были тогда большие вольнодумцы и любили подтрунивать над князем на счет его религиозных убеждений; тут он выходил из себя, спорил до слез — и часто выбегал из комнаты, хлопнув дверью».

С. П. Шевырев (1806–1864)

В 1818 году Степан Петрович Шевырев, которому исполнилось тогда 12 лет, был отдан в Московский университетский пансион. Он окончил его 4 года спустя, его имя значилось первым в списке выпускников. В 1823 году Шевырев поступил в Московский архив Министерства иностранных дел и присоединился к архивным юношам, молодым московским литераторам, составляющим кружок любомудров — Веневитинову, братьям Киреевским, Кошелеву и др., тогда же он познакомился с М. П. Погодиным, дружбу с которым сохранил до самой смерти.

Он занимается литературой, изучает философию Шеллинга, пишет теоретические и критические статьи, в том числе и разбор 2 части «Фауста», заслуживший похвалу Гете, публикует стихотворения и переводы, в частности, прозаический перевод «Конрада Валленрода» Адама Мицкевича. В 1829 году Шевырев принял предложение княгини Зинаиды Александровны Волконской заняться воспитанием ее сына и отправился в Италию.

Шевырев принялся штудировать европейские, прежде всего итальянские, литературу и искусство, продолжал присылать свои стихотворения и заметки в русские журналы и, вернувшись в 1833 году в Россию, начал преподавать в Московском университете. Он читал начальные курсы по теории и истории поэзии, позже послужившие основой его трудов «История поэзии» и «Теория поэзии в историческом развитии у древних и новых народов», а также курс по истории русской словесности и вскоре был назначен деканом.

Нельзя сказать, чтоб Шевырев был блестящим лектором, хотя и не стоит умалять его значение: «Лекции Шевырева, — вспоминал Василий Осипович Ключевский, — производили на меня глубокое, неизгладимое впечатление, и каждая из них представлялась мне каким-то просветительским откровением, дававшим доступ в неисчерпаемые сокровища разнообразных форм и оборотов нашего великого и могучего языка». Однако в целом о лекторском таланте Шевырева большинство слушавших его высказывались весьма иронически. «Шевырев любил фразы, — писал Александр Николаевич Афанасьев, — он говорил красно, часто прибегая к метафоре, голосом немного нараспев, особенно неприятно читает он или, лучше сказать, поет стихи. Иногда он прибегал к чувствительности: вдруг среди умиленной лекции появлялись на глазах слезы, голос прерывался, и следовала фраза: „Но я, господа, так переполнен чувствами… слово немеет в моих устах…“, — и он умолкал минуты на две».

«Основа недостатков Шевырева, — вспоминает С. М. Соловьев, — заключалась в необыкновенной слабости природы, природы женщины, ребенка, в необыкновенной способности опьяняться всем, в отсутствии всякой самостоятельности. Нельзя сказать, чтобы он вначале не обнаружил и таланта, но этот талант дан был ему в черезвычайно малом количестве, как-то очень некрепко в нем держался, и он его сейчас израсходовал, запах исчез, оставив какой-то приторный выцвет. Шевырев как был слаб перед всяким сильным влиянием нравственно, так был физически слаб перед вином, и как немного охмелеет, то сейчас растает и начнет говорить о любви, о согласии, братстве и всякого рода сладостях; сначала в молодости это у него выходило иногда хорошо, так что однажды Пушкин, слушавший оратора, проповедующего довольно складно о любви, закричал: „Ах, Шевырев, зачем ты не всегда пьян!“»

Как преподаватель Шевырев сильно уступал в популярности другим профессорам Московского университета, например, Грановскому, что явно задевало его. Самолюбие его вообще сказывалось очень часто