Джеймс Бернс - Франклин Рузвельт. Человек и политик (с иллюстрациями) Страница 58

Неопределенность в отношении войны отражалась на всем личном составе армии. Репортер «Нэйшн» провел десять дней августа на площади Таймс, наблюдая за строевыми занятиями. Он опросил три сотни кадровых военных, новобранцев и национальных гвардейцев — оживленных, дерзких, уверенных, что побьют немцев и японцев. Но в то же время все они, кроме кадровых военных, ненавидели армию, Рузвельта, генерала Маршалла и негров почти в одинаковой степени. Лишь немногие отдавали себе отчет, для чего служат в армии и зачем вообще нужна армия. Некоторые военнослужащие принадлежали к сторонникам комитета «Америка прежде всего», но почти не имели подозрений, что главнокомандующий пытается вовлечь страну в войну, — видимо, просто не знали, что сказать. Эти солдаты не критиковали, но и не поддерживали внешнюю политику Рузвельта, — им просто не было до него дела.

В их позиции прослеживалась своя логика: они воспринимали помощь Англии как политику, направленную на уклонение от войны; но если страна не готовится к войне с Германией, «для чего нужна эта армия».

Президент пообещал Черчиллю в Арджентии, что использует жесткие выражения для послания в Токио. Премьер-министр опасался, что Государственный департамент выхолостит их, и был прав. Халл и его помощники не желали, чтобы строгое предупреждение спровоцировало экстремистское крыло в Японии на враждебные действия. К тому времени, когда послание было составлено, оно приобрело характер дежурного предупреждения. Президент не сопротивлялся такой трансформации документа. Рузвельт решил, что лучше сделать предупреждение во время личной встречи с Номурой. В воскресный полдень 17 августа 1941 года посол Японии прибыл в Белый дом.

Старый адмирал, туговатый на ухо, пользовался моноклем, невнятно говорил по-английски и временами казался настолько бестолковым, что Халл сомневался, понимает ли он позицию своего правительства, не говоря уже о позиции Вашингтона. Однако посол отличался приветливостью, имел обыкновение кивать в знак согласия, поощряя собеседника, и сопровождать короткими бесстрастными смешками основные доводы Рузвельта и Халла. Президент, в прекрасном настроении после двухнедельной морской прогулки, сделал несколько любезных замечаний и стал говорить серьезно, противопоставляя миролюбивую и принципиальную, по его понятиям, политику своей страны на Дальнем Востоке курсу Японии на территориальные захваты с помощью силы. Есть ли у адмирала какое-либо предложение? У Номуры оно имелось. Вынув документ, он сказал, что его правительство желает всерьез мирных отношений с Соединенными Штатами — премьер Коноэ предлагает президенту встречу где-нибудь в Тихоокеанском регионе.

Президента как будто не смутила утрата инициативы как раз в то время, когда он собирался зачитать свое предупреждение. Во всяком случае, он зачитал размытый текст заявления; но даже этот текст передал так, словно просил извинения. Так ли это было на самом деле или Номура в таком ключе сообщил в Токио, но выходило, что президент сделал ему несколько устных замечаний в порядке информации. Львиный рык в Арджентии обратился в блеяние ягненка. Тем не менее Рузвельт сообщил Черчиллю, что его заявление Номуре «не менее жесткое», чем то совместное заявление, которое они планировали.

Предложение Коноэ о встрече с Рузвельтом сделано не от хорошей жизни. Вывод из кабинета Мацуоки не облегчил положения премьера. Реакция Вашингтона на оккупацию Индокитая оказалась более резкой, чем ожидал Токио. Замораживание активов воспринималось как прямая угроза выживанию страны. Императора, как Коноэ было известно, беспокоил дрейф в направлении конфликта с Америкой. Армия при военном министре Тодзио по-прежнему стремилась к экспансии, но теперь, к отчаянию премьера, и зависимый от поставок нефти флот повел себя более воинственно. Шовинистическая пресса подвергала Вашингтон нападкам за поставки нефти России через Владивосток и японскую акваторию моря. Правительственные чиновники постоянно имели при себе полицейскую охрану для защиты от покушений. Экстремисты из числа среднего офицерства флота и армии представляли собой постоянную угрозу. Коноэ считал, что драматическая встреча с Рузвельтом могла бы прервать опасную спираль событий, ободрить умеренные круги, мобилизовать поддержку императору и поставить военных перед свершившимся фактом. Он добился от Тодзио ворчливого согласия на переговоры при условии, что в случае их провала, на это военный министр надеялся, премьер вернется на родину не для отставки, но для руководства войной против США.

Очень рассчитывая на переговоры, Коноэ велел министру иностранных дел Тоёде проводить длинные душные вечера у посла Грю, с тем чтобы уговорить его поддержать идею саммита. Он приготовил специальный корабль для поездки на встречу и намеревался взять с собой адмиралов и генералов умеренных взглядов, которые разделили бы с ним ответственность. Номура должен был вручить приглашение Коноэ лично Рузвельту, в обход Халла. Для последнего была приготовлена примирительная нота в тональности, призванной успокоить государственного секретаря.

Ноты, которые Номура вручил Рузвельту 28 августа утром, весьма доброжелательны и полны туманных обещаний. Коноэ повторил свое приглашение встретиться, и сделать это поскорее в свете нынешней ситуации, которая «развивается быстро и может преподнести непредсказуемые осложнения». Рузвельт заметил, что ему нравится тон и дух послания Коноэ. Нота японского правительства демонстрировала готовность Японии вывести свои войска из Индокитая, как только будет урегулирован вопрос с Китаем; не нападать на Россию и другие страны — на севере или на юге. Рузвельт прервал чтение ноты, чтобы выступить с некоторыми возражениями; он также не устоял перед соблазном спросить с циничной, как показалось Номуре, ухмылкой, не произойдет ли нападение на Таиланд, пока он встретится с Коноэ, как прежде произошло вторжение в Индокитай, когда Халл вел переговоры с Номурой.

И все же Рузвельт испытывал большое желание устроить встречу с японским премьером. Встреча в Тихоокеанском регионе стала бы хорошим дополнением к его поездке в Арджентии. Японцы, кажется, настроены миролюбиво, а президенту всегда свойственна уверенность в своей способности убеждать людей при встречах с глазу на глаз. Он даже предложил в качестве места переговоров порт Джуно на том основании, что это отвлечет его от дел в Вашингтоне на две недели вместо трех. Однако намерения президента встревожили его помощников.

Халл и старые эксперты по Дальнему Востоку в Государственном департаменте возражали против проведения переговоров в верхах, пока не урегулированы, и к выгоде США, основные проблемы. Сам государственный секретарь относился к Японии неоднозначно: не уставал декларировать японцам свои принципы и укорять их за отказ следовать этим принципам. Возражал против примирения, потому что не верил в способность Коноэ контролировать военных, но не одобрял и жестких действий в отношении Японии. Сочетал недоверие к японской политике с желанием избежать конфликта — противоречие, которое мешало проведению последовательной политики и вело лишь к бесконечным проповедям, заявлениям и проволочкам. Но Халл едва ли приветствовал еще одну встречу в океане, где президент, овеваемый резкими морскими бризами в компании советников типа Веллеса и Гопкинса, пошел бы на такие шаги, как строгое предупреждение Японии, выработанное в Арджентии, которое свело бы на нет результаты терпеливой дипломатии государственного секретаря.