Лидия Герман - Немка Страница 59

В это же время справа со стороны стола подошла женщина, поприветствовала старика и спросила его, что он продает. «Это, наверное, вам сын прислал из Германии? — хотелось ей знать. Она наклонилась, взяла кончиками пальцев это что-то и подняла его. — Такое красивое платьице, почему ты продаешь его?»

«И кто же его будет носить? Оно ж прозрачное, как марля. И на кого оно налезет?» — говорил он по-украински.

Пока эти двое между собой рассуждали, я стояла несколько в стороне и не могла глаз отвести от этого платья. Из Германии, значит, прислали это чудо-платье. Его сын там… В Германии… Интересно, отдал бы он мне это платье за мои деньги, собственно, за ведро картошки, или нет? Думаю, что нет. А если бы? Как я обойдусь без картошки?.. Я подошла поближе, чтобы рассмотреть получше. Тончайшая, нежная ткань, расшитая кручёными нитками того же цвета. Очень красивый фасон и тонкая работа. Мечта… Из Германии. А что бы обо мне подумала девочка, которой принадлежало это платье, если бы она знала, что я его хочу? Я, тоже немка, немка из России. Моя фамилия Герман, а она жила, живет еще в Германии…

Женщина положила платье, а мой взгляд будто приворожен к нему, как будто это платьице было соединительным звеном между моим я и моим происхождением, между всеми моими родственниками и нашими предками.

Когда женщина ушла, я робко спросила деда, сколько стоит это платье. «Скики дассы?» — спросил он. Я протянула руку и раскрыла кулак. Он взял деньги, не сосчитав их: «Забирай». Теперь я стою с пустым мешком под мышкой и не знаю, куда девать платье. Кое-как сложила его и сунула под пальто, под ту же руку, где мешок. Всю дорогу домой мучили мысли о моем неблагоразумном необдуманном поступке… Наша швейная машина Зингер тоже из Германии, ну и что?..

Саша и ее муж были дома, и она не заметила, что я пришла с пустым мешком. Платье я спрятала под подушкой на своей койке. Только на следующий день исповедовалась Саше, рассказала ей все. Она настояла, чтобы я тут же померила платье. Надела я его на свою застиранную с бретелями рубашку-комбинацию. — «Тебе очень подходит, как будто с тебя мерку сняли». Она сняла зеркало со стены, поставила его на стул. И я признала, что очень красиво. «Другую комбинашку, другие чулки и туфли — и на следующем бал-маскараде ты опять будешь самая красивая».

«Саша, не хочу я быть самой красивой, и я вовсе не красивая, пожалуйста…» — «Хорошо, хорошо. А теперь… Не ломай себе голову из-за картошки. Я дам тебе в долг ведро картошки до нового урожая, тогда ты рассчитаешься. Согласна?» — «Согласна». А Саша — просто сокровище.

20 мая начались экзамены, и я неплохо сдала. После последнего экзамена, это была экономическая география, я попросила Таню, чтобы она за меня извинилась на заключительном классном собрании, т. к. я сегодня уже пойду в Кучук.

«Как жаль, что ты в середине августа еще в Кучуке будешь, а не в Родино». На мой вопрос, почему именно в середине августа, она ответила, что еще не совсем все выяснилось, но она бы очень хотела со мной по родинскому парку побродить и там потанцевать. «Таня, в конце августа я работаю на уборке урожая и совершенно невозможно будет прийти в Родино».

«Жаль», — повторила Таня. Как-то загадочно звучало это «жаль», но тогда у меня не было времени, или желания, над этим голову ломать. Потом уже подумала, что-то она темнит, может, она собирается замуж выходить? Только в конце августа выяснилось, что она задумала.

Беременность Саши меня все чаще за последнее время наводила на безрадостные мысли. Я предполагала, даже была уверена, что Сашина мать скоро уже перейдет жить к своей дочери, чтобы за ребенком ухаживать. И мне, естественно, будет невозможно в дальнейшем у них проживать. С тревогой я ждала, что Саша по этому поводу обратится ко мне. Но теперь, когда я на целых три месяца уходила в Кучук, я сама заговорила об этом. Она нашла мое предположение правильным, но время еще не пришло об этом конкретно говорить. Ребенок родится в начале ноября, и до этого ее мать останется жить у старшей дочери, значит, я могу у них остаться до того…

«Другое жилье тебе найти не составит труда». Успокоенная, я собралась в дорогу домой.

Моя сестра Элла тоже была в «интересном» положении, её и без того женственная фигура заметно округлилась. Как-то украдкой, стыдливым и неуверенным взглядом она смотрела на меня. «Элла, ты не радуешься, что будет у тебя ребёнок? — смеясь, спросила я. — Радуюсь, конечно. Только… я думаю, ты не будешь этому рада».

«Разве можно не радоваться маленькому ребенку? Кстати, моя хозяйка Александра тоже ждет ребенка, в начале ноября, наверно». Мгновенно изменилось выражение лица у Эллы. «А где ты будешь жить? Ты же не сможешь у них остаться». — «До родов я останусь у них, потом… Я уж найду себе другое жилье». И после паузы: «Элла, я должна вам признаться. Я провинилась… Картошку я не купила, а купила вот это». Я быстро вытащила из сумки платье и раскинула его на кровати. Послышался звук удивления. Ни упрёков, ни порицания. «Расшитый шифон, — определила Элла. — Очень красивое это платье. Тебе повезло, дешево купила. Теперь тебе всё равно в поле, а к началу учебного года получишь подходящую рубашку, а может быть, и ботинки». — «Для 10-го класса школа начнется в этот раз 1-го сентября — обязательно».

Условия жизни у нас несколько улучшились. Пекли хлеб, пусть даже из низкокачественного зерна и с примесью картофельных и свекольных очистков или с травками. Масло меньше обменивали и больше применяли в пищу, белье стиралось даже с хоз. мылом. Кто-то в селе овладел ремеслом варить мыло, и всё село пользовалось этим мылом — в обмен. Наша избушка в это лето преобразилась — её «обмазали» и побелили в белый цвет. Лео где-то раздобыл поросёнка, его теперь надо выкормить, чтобы к зиме зарезать. В семье строили планы, мечтали. В основном, разговоры вертелись вокруг еды… А в конце обычно переходили на Мариенталь. Говорили о разного рода слухах, ходивших в народе. Дискутировали о нашей жизни после возвращения на родину. При этом без слёз не обходилось.

Моя работа в поле проходила без особых событий. Только чувство одиночества осталось в памяти. Мне не хватало Розы и всех моих подруг по работе, я скучала по весёлой болтовне во время перерывов под копной сена или зерновых культур. А какие песни мы распевали! Сердечные, даже душераздирающие украинские песни, или русские народные и современные — не менее трогательные песни — пелись нами изо всех сил и разносились по широкой сибирской степи…

И теперь поют, конечно, и я не могу представить себе полевые работы в Сибири без пения, без песен. Но в наши годы, мои дорогие подружки, когда мы были еще наполовину детьми, наши голоса звучали, возможно, не так совершенно, как у взрослых, но это было наше пение…