Геннадий Алексеев - Неизвестный Алексеев. Неизданные произведения культового автора середины XX века (сборник) Страница 59

– Вот-вот, – сказал «президент», – а мы всё жалуемся. Дают квартиру из двух комнат – обида! Нужна, видите ли, трехкомнатная!

– Рефрижье сказал, что советская живопись очень понравилась бы среднему американцу, – продолжал Л. – Средний американец не любит абстрактное искусство. Его, Рефрижье, в Америке снобы не считают художником, потому что он реалист. Еще он сказал, что наш Толя Каплан – великий художник и мы можем им гордиться. Выставки Каплана были уже почти во всех странах Европы. Он всемирно известен.

– Это все «Джойнт», его работа! – сказал «президент» ехидно.

– Ну и что! Ну и пусть «Джойнт»! Это ты от зависти! Да, мы, жиды, поддерживаем друг друга! А вы, русские, друг друга топите!

– Это точно! – сказал «президент» и осклабился.

– Вот то-то! А кто у нас знает Толю Каплана? Ему даже квартиру давать не хотели. Какой, говорят, это художник – рисует черт знает что! Еще у них там очень жалеют Хрущева. Да и верно – Хрущев сделал много хорошего, разве нет?

– Правильно! – сказал «президент».

– Вот то-то! Зря только он затеял всю эту историю с абстракционизмом. Говорят, что потом он сожалел об этом, очень сожалел.

– А кто виноват? Ваш друг Серов виноват! – сказал «президент».

– Возможно, – согласился Л., – хотя и не очень верю. Были и другие. Черкасов вот умер. Жаль его, прекрасный, большой был актер! Как-то пригласили его в Дом архитектора. После выступления он спустился вниз, в ресторан, и не выходил оттуда до двух ночи. Потом я вез его, пьяного, на такси домой. Вы бы знали, что он мне говорил! Это был совсем не тот Черкасов, который писал статьи в газеты о соцреализме! Господи, что он мне говорил! Он уже тогда был очень болен. Это у него от пьянства. Пил ужасно. И на сцену выходил выпивши. Без этого не мог играть. Жаль его, очень жаль!

– Да, жалко, – сказал «президент».

– Сталин Черкасова очень любил и ценил. Еще он любил Ираклия Андроникова, потому что он умеет очень смешно рассказывать и представлять в лицах. Сталин часто приглашал его к себе. Однажды у Сталина Андроников изображал разных людей, и в том числе членов правительства, которые сидели тут же. Молотов ему и говорит: «Ираклий, а Иосифа Виссарионовича можешь изобразить?» Все притихли, ждут, что будет. Ираклий медленно вытащил из кармана трубку, не торопясь, закурил, потом вынул ее изо рта и сказал со сталинским акцентом: «Нэ смэю!» Все пришли в восторг, и Иосиф Виссарионович смеялся больше всех. А его, Сталина, тоже, знаете ли, жаль. Он ведь, как теперь выясняется, действительно многого не знал…

– Ну это ты брось! – сказал «президент». – И того, что знал, с него достаточно! Да все он знал! Это ты брось!

19.9

В «Новом мире» (статья Лакшина) написано, что в сакраментальной фразе Ленина «Искусство должно быть понятно массам» одно слово, оказывается, было переврано. Следует читать не «понятно», а «ПОНЯТО»!

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

Целая «эпоха» в русском искусстве держалась на этом слове, а слова-то и не было! Другое было слово!

В России живет одна одаренная неглупая поэтесса, которая печатается под разными именами. То она Белла Ахмадулина, то Новелла Матвеева, то Римма Казакова, то Майя Борисова, то Юнна Мориц. Время от времени она придумывает себе новые имена. Видимо, это ее забавляет.

Лев Толстой сам убирал в своей комнате – обтирал пыль, подметал пол. Мог бы этого не делать, но делал. Из принципа.

Я тоже убираю в своей комнате. С удовольствием бы препоручил эту работу кому-нибудь другому, да некому. Приходится убирать.

Сломалась у нас раковина в ванной. Вызвали водопроводчиков. Пришли двое – один лет сорока, второй помоложе. Поглядели, постучали по раковине пальцами. Пожилой сказал со скорбью в голосе:

– Мда-а-а!

Молодой вздохнул:

– Ох-хо-хо-о-о!

– Что, тяжелый случай? – спросил я.

– Еще бы! – сказал пожилой. – Надо ставить новую раковину, а в магазинах их сейчас нет! Есть тут у нас, правда, одна в запасе… да мы ее уже обещали одному гражданину с соседней лестницы… Ну да ладно! Так уж и быть, выручим вас!

Ушли. Возвратились с новой раковиной. Повозились полчаса, и все было готово. Взяли 15 рублей, не выдав никакой квитанции.

Сломался у нас холодильник. Вызвали техника. Пришел тихий на вид парнишка. Посмотрел, покачал головой.

– Плохо дело! – говорит. – Вышла из строя важная деталь…

– Ну да, конечно! – говорю я. – И запасных у вас в мастерской сейчас нет, поэтому придется ждать два или три месяца!

– Верно! – сказал паренек. – А вы откуда знаете?

– Это тайна! – отвечаю я. – Но у вас все же есть одна-единственная такая деталь, последняя! Вы ее давно уже обещали другому гражданину из соседнего дома, но если я вас попрошу, то вы мне ее уступите!

– Верно! – удивился юноша. – Но кроме всего прочего, эта деталь – моя собственная. Я вам ее поставлю, так уж и быть, но квитанцию вы не получите. Зачем же я буду выписывать вам квитанцию, если деталь принадлежит лично мне?

– Разумеется! – сказал я. – О квитанции не может быть и речи! Не буду же я ждать три месяца! Я просто даже не знаю, что бы я делал, если бы у вас не нашлась эта одна-единственная уникальная деталь! Мне дьявольски повезло!

Парнишка поработал минут 20, взял 9 рублей, вежливо попрощался и ушел.

Моя зарплата – 105 рублей в месяц. В день я зарабатываю (без вычета налогов) 3 рубля 50 копеек, фактически же (с вычетом налогов) мне платят за день ровно 3 рубля. Для того чтобы стать таким богачом, мне пришлось проучиться 19 лет: 10 лет в школе, 6 лет в институте и 3 года в аспирантуре. Водопроводчики проучились, наверное, не более пяти-шести лет. Специалист по холодильникам – лет семь или восемь.

Но – «не хлебом единым».

И – «каждому – свое».

Какой же водопроводчик будет жить на 90 рублей в месяц?

20.9

Вступаю в золотую пору сухого отчаянья. Все сгорело. Пепел до поры будет лежать кучкой. Потом налетит ветер.

24.9

Были с М. в гостях. Возник разговор о блокаде. (Хозяева в ту зиму 41–42-го годов были в городе.)

Блокада уничтожила остатки старого петербургского быта, остатки традиционной петербургской культуры. Вымершие квартиры коренных петербуржцев были разграблены. Погибло много частных библиотек, коллекций картин, фарфора. Прекрасная старинная мебель была пущена на дрова и сгорела в топках буржуек. Вымерли последние представители настоящей петербургской интеллигенции.

Хозяева вспоминали:

– Помнишь, в одиннадцатом номере жила тетя Фаня? Она в столовой работала. Ее сын, Митька, был такой сытый, краснощекий, и тетя Фаня не выпускала его на улицу – боялась, что его убьют и съедят!

– А помнишь, над нами, в пятом номере, жил Федька по прозвищу «Кривой»? Ему было тогда лет 10. Раз послала его мать за хлебом – сама-то уже не могла ходить, – и какие-то парни отняли у него на улице хлебные карточки. Федька весь день просидел в парадной – боялся идти домой. Весь день сидел на ступеньках и плакал.