Хассо Стахов - Трагедия на Неве. Шокирующая правда о блокаде Ленинграда. 1941-1944 Страница 61

В дневнике Шнайдера имеется описание еще одной экстремальной ситуации, в которой оказались тогда солдаты. «Я сижу в утренней прохладе перед входом в медицинский блиндаж, — рассказывает он, — измотанный ночной работой в этом помещении среди испарений крови. Восход солнца здесь всегда дает небольшую передышку, прежде чем начнется новый день, заполненный грохотом орудий. Вокруг меня лежат умершие в эту ночь боевые товарищи, которых мы вытащили из блиндажа, чтобы похоронить при первой же возможности. Безмолвные фигуры не мешают мне, я не ощущаю себя чужим среди них. Слишком долго и слишком близко друг к другу были мы в эти дни. В первых лучах солнца все окружающее приобретает необычную окраску: воронки, каменные развалины, стальные перекрытия. Внезапно меня возвращает к реальности чувство охватившего ужаса. Солнечный луч падает на лицо убитого солдата, лежащего рядом со мной. На бледном обескровленном лице молодого парня на меня глядят два широко открытых глаза. Они дружелюбно улыбаются, как бы говоря: „Ничего особенного не случилось“. Ну и что из того, что я понимаю: это свежий воздух смог вернуть к жизни человека, потерявшего много крови. Ему удалось выкарабкаться из-под груды тел других убитых солдат. С чувством глубокого стыда и вины я наклоняюсь над ним, и мы еще успеваем вместе чертыхнуться, прежде чем разрывается первый снаряд».

В землянках, блиндажах, бункерах и палатках, где операции делаются в самых примитивных условиях и под разрывами бомб и снарядов, врачу отводится судьбоносная роль. Он должен думать о том, как его квалификация может быть использована для оказания помощи максимальному количеству людей. Он способен при минимальном хирургическом вмешательстве спасти от смерти от пяти до десяти солдат, но это в том случае, если откажется сделать за эти же два часа две длительные и требующие большого врачебного искусства операции на животе, когда уже создается угроза воспаления брюшной полости. Так это описывает капитан медицинской службы Вернер Форсманн, который борется за жизнь людей на южном фланге группы армий «Север» в Демянском котле. На фронте врач должен думать не только как медик, но и как тактик, задавая себе вопрос: «Кто может или должен транспортировать раненого, при каких обстоятельствах я обязан ампутировать так называемые огнестрельные переломы, учитывая, что многочасовая доставка с остановками из-за авианалетов, обстрелов артиллерии, танковых прорывов, тряски по разбитым дорогам может привести к смертельному заражению, если до этого была проведена лишь минимальная радикальная операция? Нужно ли срочно перемещать медицинский пункт в зависимости от хода боевых действий?» Чтобы избежать переохлаждения организма, раненые доставляются на операционный стол прямо в обмундировании. Освобождается лишь место самого ранения. Операционная одежда не используется: ее негде стирать и сушить. Резиновые перчатки не меняются, их лишь дезинфицируют.

Форсманн поражается жизнестойкости раненых советских солдат. Однажды на его медицинском пункте появляются двое пленных красноармейцев. Один прошел десять, другой пятнадцать километров в распахнутой шинели и с раскрытым брючным поясом. Оба держат в руках укрытые тряпками свои кишки, которые в результате ранения вывалились наружу из брюшины. Форсманн все время находится у операционного стола и не имеет времени проводить многочасовые полосные операции на животе. «Но я не мог так просто оставить бедных парней», — рассказывает он. Поэтому Форсманн делает самую минимальную хирургическую процедуру: очищает кишки от земли, листьев и травы, заштопывает пару дырок в них, все это засовывает обратно в живот и зашивает его. В суматохе последующих операций он забывает о русских. Но когда через несколько дней наконец наступает небольшая передышка, то он вспоминает об этих русских. Исходя из своего опыта, он полагает, что они не должны были выжить после столь тяжелых повреждений. Форсманн интересуется, как долго они еще жили? Его помощник, фельдфебель, отвечает равнодушно: «Стул нормальный, аппетит хороший». Оба выздоровели.

Врачи, находящиеся по обе стороны фронта, имеют достаточно возможностей для приобретения большого опыта. Они могут исследовать воздействие холода на человека, определяя, при каких обстоятельствах замерзает внутри кожи вода как одна из ее составляющих частей. Они уже знают, что кончики пальцев на руках и ногах, а также носа и мочки ушей являются своего рода термостатами, с помощью которых регулируется температура тела. Им становится ясно, почему побелевший нос означает опасность, почему температура воздуха минус восемь градусов представляется солдатам из-за испарений на влажной коже равной минус 25 градусам, если к тому же ветер дует со скоростью 5 метров в секунду. Врачи становятся свидетелями того, как солдаты, которые сами приходят в медпункт с оторванной кистью руки, и те, которых доставляют с оторванной ногой, абсолютно не реагируют на болевые ощущения. Врачи сталкиваются с тем, как раненые, несмотря на тщательный уход, внезапно умирают от болевого шока. По статистике причиной смерти на дивизионном медицинском пункте почти у 70 процентов являются шок и потеря крови, у 15 процентов это вызвано нарушением дыхания.

У врачей нет никаких средств противодействовать прекращению борьбы молодых солдат за свою жизнь при относительно легких повреждениях, и те умирают через несколько часов. В то же время бойцы, изуродованные самым ужасным образом, борются за жизнь с железным упорством и становятся образцовым примером самовыживания.

Солдат всегда знает, что его может ранить, но только теоретически понимает. Когда же это с ним происходит, он оказывается психологически не готов к этому. Только что находившийся в самой кризисной ситуации боя рядом со своими товарищами, он вдруг остается один на один со смертью. Он искалечен, не в состоянии самостоятельно передвигаться, беззащитен. Он видел, как умирали сотни его товарищей, но не думал, что с ним это когда-нибудь случится. Кто теперь поможет ему, кто вытащит его из этого ада, в котором ему уже больше нечего делать? Теперь наступает время боевого товарищества, которое не отражается в донесениях. Это тот час, когда ландскнехты превращаются в самаритян. Многие солдаты смиряются со смертью. Часть из них умирает молча, некоторые молятся, иные зовут мать, жену, любимую. Вспоминал ли кто-нибудь из немцев в эти минуты о своем фюрере — Гитлере, а русские — о Сталине? Если же кому-то из них все же удается вырваться из объятий смерти, то этот человек внутренне становится уже совершенно другим.

Тот, кто в Германии спрашивает инвалидов войны об их увечьях и интересуется, велико ли их разочарование тем, что они не имеют никакой благодарности от своего Отечества, а их пенсия мала, тот редко получает исчерпывающий ответ. Насколько маловажен для них сегодня вопрос, кто действительно «победил», настолько мало их интересуют всяческие почести.