Прасковья Орлова-Савина - Автобиография Страница 61

Теперь я могу утвердительно сказать, что этими маленькими неприятностями Господь вел меня ко всему лучшему в жизни, а Гедеонов, наказав меня за бывшие грубости, наказал и Москву моим переводом в Петербург за то, что «она его бранила». Уже после Верстовский рассказывал, что, когда Гедеонов написал ему о моем желании поступить в Москву, он, не боясь моего соперничества с Репиной, потому что уже она была его женой, и желая в свое управление возвысить сцену, отвечал, что все с восторгом услышали эту новость, а директор написал ему: «Это я без вас знаю, да если мы выскажем ей это удовольствие, она Бог знает чего потребует, а вы напишите так, чтобы она не имела большого торжества». Верстовский так и сделал, как сказано было выше, и тем дозволил обмануть себя и устроил замысел Гедеонова, а этот в оправдание перед Москвой всем рассказывал, что я сама просила служить в Петербурге. На другой день я получила от брата радостное письмо <…>

На другой день с М. А. и с Максимовым мы поехали к брату в Лесной. Там обо всем перетолковали. Все радовались, и меня заставили успокоиться и даже шутя, по приметам, предрекли мне богатство и хорошую жизнь. Примета такая: дело было 22-го мая, и под вечер выпало столько снега, что покрыло всю землю и листья на деревьях, которые уже были с двугривенный; и действительно, прекрасная была картина. Солнце осветило эту белую пелену, а снизу виднелась на деревьях зелень. Затем я поехала к Гедеонову и просила позволения прежде дебюта поехать в Москву. Он очень благодушно отпустил, и я, не торопясь, покончила все дела в Москве и привезла с собой матушку. Дебют мой был в самое неподходящее время, 13-го июля. Я желала сыграть какую-нибудь из более блистательных ролей в моем репертуаре, например «Материнское благословение» или «Отец и дочь», но под разными предлогами это отклонили, и я играла для первого дебюта хотя и хорошую, но неблагодарную роль «Елены Глинской». В этот день было затмение солнца, и я видела в первый раз в жизни днем звезды на небе. Первое время мы с матушкой поселились у брата, но вышли маленькие неприятности с его женой, и я переехала к Третьяковым, зная, что они скоро оставляют квартиру, которую я желала занять. Это был дом Масляниковых в 7-й роте Семеновского полка. Там я прожила все 9 лет, которые была в Петербурге. Живя некоторое время вместе с семейством Третьяковых, стало быть довольно тесно, мы с матушкой помещались в одной комнате. Моя горничная Таня в кухне; а тут еще, на беду, приехал к М. Анд. его друг Г. А. Теплов, и в это же время М. А. захворал тифозной горячкой, но тут подле любимого человека мы уже все соединились и просиживали над ним ночи. Вот в эти-то ночи он так много и так хорошо говорил о Боге, о Его любви к нам, грешным, и так разогрел мою душу, что как будто с этих пор только я начала сознательно молиться Богу.

В театре жила со всеми в дружбе, только с В. В. Самойловым никогда ничего не говорила и не кланялась, и вот почему: еще при жизни отца его слышала некоторые неблаговидные вещи, которые он совершал против родителя своего. Против меня, собственно, он только один раз неосторожно высказался. В бытность мою в Одессе он приезжал на гастроли, мы всегда играли вместе, я со всеми вместе восхищалась его талантом, и все шло очень хорошо. Он получал за каждое представление по 100 р., а за половинные бенефисы у других артистов только 50 руб. с дирекции. В это же время был и мой бенефис. Я подхожу к нему и прошу участвовать в моем бенефисе. Он с любезностью отвечает: «С удовольствием. У вас половинный бенефис?» — «Нет, полный». — «Ах, в таком случае извините. Я, право, не знаю…» Я не дала ему договорить, поклонилась, сказала «благодарю вас» и пошла прочь. С тех пор мы более не говорили. Он, вспомнив, что не получит ничего за бенефис, испугался и отказался, не подумав о том, что я, конечно, сделала бы ему подарок, стоящий дороже 100 руб. После, в Петер., я слышала, как он приобретает некоторые ценные вещи, как, например: убирая дом у Солодовникова, он покупал разные старинные, дорогие вещи и все, устанавливая, жаловался Солодовникову, что никак не найдет места для самой лучшей вещи, и тот, понимая это, дарил ему оную. Так как Самойлов сам был хороший художник, то, бывая на вечерах, выпрашивал себе разные картины и веши, и у многих не находилось духа отказать ему. Так мне говорил Ф. Ф. Львов и многие др., где он бывал. Приходилось и мне иногда бывать на этих артистических вечерах, например, у графа Ф. П. Толстого, у Штакеншнейдера и др. Это были истинно артистические вечера: пели, играли на фортепиано и др. инструментах, читали произведения наших лучших поэтов, а художники, сидя за столом, рисовали акварелью, карандашами, тушью и даже сажей хорошенькие маленькие картины, где Самойлов был не из последних. Он был действительно чрезвычайно талантливый, но жаль, что человека-то в нем не было, в том смысле, как говорил Гамлет про отца. «Человек он был». И с этим-то всех увлекающим артистом я никогда не кланялась, никогда не говорила, исключая того, что надо было переговорить для пиесы. Иногда он мне старался и повредить на театре. Помню, раз в водевиле «Барская спесь и Анютины глазки», где он прекрасно играл мужика Ивана, Да где, говорят, и моя роль шла превосходно, в одной сцене, гДе он учит меня петь русские песни, он вздумал скомкать эту сцену, и на мою просьбу спеть что-нибудь он, сказав: «Простите, барыня, у меня глотка болит», — пошел со сцены, но я, поняв эту проделку, воротила его и сказала: «Хо-Р°шо, я слышала, как ты поешь ее. Я спою, а ты поправь, где будет нехорошо». И тогда я сама спела всю песню, которую он должен был петь. Публика аплодировала, а я смеясь сказала: «Ну теперь ты можешь идти с больной глоткой». Выйдя за кулисы, как мне рассказывали товарищи, которые все его не любили, он вышел и сказал: «Нет, ее не перехитришь». И в самом деле, какая была разница между тремя артистами: Самойловым, Мартыновым и Максимовым. Первый был гордый, самонадеянный, не общительный, всех считал ниже себя, не был ни с кем с товарищами знаком домами и никогда ничем не помогал бедным товарищам. Мартынов был хороший человек, но так себе — ни рыба ни мясо, а Максимов имел только один недостаток, это несчастный запой, к которому его приучили богатые купчики, начиная с Прокофия Пономарева, но как человек — был превосходный; первое и главное — был хороший христианин, помогал бедным, любил товарищей, за то и его все любили и Господь послал ему прекрасную кончину. Когда после причастия и соборования он, испрося себе у всех прошение, был почти при последнем издыхании и вдруг, как будто что-то вспомнив, начал показывать своему брату на образа. Тот, думая, что он хочет взять какой-нибудь образ из киота, спрашивал, какой образ вынуть, тот показывал нетерпение, и когда увидал, что брат отворяет ящик в киоте и показывает ему башмачок от великомученицы Варвары, А. М. очень обрадовался, и, когда брат подал ему башмачок, он с радостью схватил его, начал целовать и тихо испустил дух. Сама была при его кончине. Он знал по ее житию, что она обещала быть помощницей в час смертный.