Прасковья Орлова-Савина - Автобиография Страница 62

Вот случай о самонадеянности Самойлова. Мы готовили спектакль для 100-летнего юбилея русс, театра. Самойлов играл Сумарокова. Пиеса была написана по конкурсу, нарочно на этот случай, и все по возможности старались выучить роли и вообще чтобы спектакль прошел на славу, но, как нарочно, к этому времени захворал Самойлов, и я, грешница, до сих пор думаю, что он притворился, чтобы выказать себя, смутить и уничтожить других. Когда режиссер поехал к нему узнать о его здоровье и даже взять роль, если он не в состоянии явиться к назначенному дню, то он совершенно успокоил его, сказав, чтобы репетировали пиесу, что он играть непременно будет и приедет на последнюю репетицию. Так и было. И когда артисты стали говорить ему, как вообще они расположили сцену, где кому стоять, кому откуда выходить, он сказал: «Хорошо, делайте как знаете, а я буду располагать сценой, как приготовил ее». Да и начал говорить большие монологи, горячиться, придумал разные эффекты, до того, что в одной сцене суфлер потерялся, не знал, что он говорит, закрыл книгу, а Максимов и Григорьев ушли со сцены. Самойлов один продолжал импровизацию, кончил с пафосом и пошел со сцены при громе рукоплесканий всей публики, из которой первым был государь Николай Павлович. Мы, сидя за кулисами и видя его проделки, страшно негодовали, что он 100-летие театра ознаменовал обманом и фокусами, и когда стали ему выговаривать, что он перепутал сцену и всех поставил в неприятное положение, тогда он отвечал: «А вы слышали гром рукоплесканий? Государь и публика довольны, чего же вам еще». Тут мы поняли его умысел и еще с большим негодованием отвратились от него.

Вообще со всеми артистами я жила дружно, но семейных знакомств не имела, кроме дома Брянских. Бывало, П. И. Григорьев, а более помню П. А Каратыгина, принесут свою пиесу Для прочтения и говорят, если что покажется лишним — окрестите как общая крестная! на свое дитя как-то рука не поднимается. А я умела искусно это делать: не только прозу, но даже стихи — и еще чьи?.. Пушкина! убавляла, когда читала на сцене с живыми картинами: «Руслан и Людмила», «Рыбак и золотая рыбка» и Жуков. «Светлану». Это я делала по необходимости: нельзя же целую поэму прочесть на сцене, а я помню, что публика с удовольствием слушала эти отрывки. Я даже так умела импровизировать: раз мы играли новую хорошенькую комедию, не припомню названия… кажется, «Г-н Русаков». Действующие: Март., Макс, Григ. 1-й и я. Пиеса продолжалась час с четвертью… Это было в окт. В это время я обещала А. Т. Сабуровой приехать к ней в Москву сыграть в бенефисе. Отпуск мне дали на 6 дней. Через неделю — Лин-ской бенефис: у меня новая роль в драме «Красное покрывало». Пустая пиеса да еще в стихах. Я дала слово возвратиться накануне с твердой ролью и играть. Так и сделала: 20-го октября поехала (тогда была уже железная дорога), 21-го репетировала пиесы, 22 играла «Женский ум лучше всяких дум», «Вот что значит влюбиться в актрису!» и читала балладу «Светлана» Жуковского. Теперь следует сказать о торжестве этого дня! Театр был полон. Говорили, что если бы он был так же велик, как огромная Театральная площадь, то все-таки не вместил бы всей публики, желающей меня видеть. По приезде я нашла уже следующую записку от почтенного, старого почитателя моего таланта графа Андр. Ив. Гудовича: «Прошу Вас покорнейше, Пр. Ив., удержать за мною обе ложи литера Б и № 7. Ваш превосходный талант слишком увлекателен, чтобы лишать себя удовольствия видеть Ваше представление, и я не премину быть со всем семейством, Ваш покорный слуга А. Гудович». И действительно был и обращал на себя общее внимание. Когда публика засмеется и зааплодирует, он, ничего не слыша, громко спрашивает жену: «Что они говорят?.. Чему смеются?» И она, конфузясь, должна повторять довольно громко наши слова. Это была вторая его жена — очень молодая: помню, как многие осуждали его за этот второй брак. Когда еще мы с мужем служили в Москве, граф приезжал к нам с визитами и всегда сам был одет как истый англичанин, и экипаж, и лакей, и лошади — все было на английский манер. Однако с именем тр. Гудовича так много связано воспоминаний еще о пребывании моем в Одессе, что я должна снова вернуться туда.

Он и в бытность нашу в Одессе, еще со старой графиней, всегда посещал театр и также делал нам визиты. Однажды он сказал, что графиня очень больна и все искусство докторов не помогает ей. Я и посоветовала ему обратиться к Надежде Григор. Цинской, урожденной Игнатьевой. Она была ясновидящая и действительно делала чудеса. Вот об ней-то надо многое рассказать. Лев Мих. Цинский был в Москве обер-полицмейстером, о чем уже упомянуто; всегда, как и другие, был очень внимателен к моему таланту, и когда, оставя службу в Москве, женился на вышеупомянутой Над. Григ, и приехал в Одессу, то поспешил возобновить знакомство с нами. Познакомил меня со своей женой, и я опишу, какое это было прекрасное, необыкновенное существо. Вот что она сама мне рассказывала: «В нашем многочисленном семействе с малых лет я была самым болезненным ребенком. Родители все делали к восстановлению моего здоровья — ничто не помогало. Когда мне было 14 лет, я сильно захворала и доктора приговорили меня к смерти, чего и ожидали мои родители. В это время приехал к нам старый знакомый г-н Пашков, известный в то время магнетизер. Узнав о горе моих родителей, он попросил позволения меня видеть и попробовать надо мной свои опыты. Долго они не решались, но ввиду приближающейся смерти дозволили. Нервы мои были так слабы, что при начале опыта я сейчас же заснула и на вопрос его, чем меня лечить, отвечала: сделать сейчас холодную ванну. С этим ответом пошел г-н Пашков к родителям, они пришли в ужас, как можно Убирающую девочку сажать в холодную ванну. Он их убедил, что она может от этого воскреснуть. Действительно, так и было. После ванны я немного укрепилась, и далее он продолжал свое лечение по моему назначению, «есть о моем чудном исцелении разошлась по Москве, и многие пожелали пользоваться этим. Я была очень счастлива, что могу быть полезной людям. Благодаря Бога за свое исцеление, я лечила, конечно, безвозмездно. Московские доктора обратили на это внимание, очень негодовали на меня, называя это шарлатанством. Наконец, обратились к властям и просили приказать запретить мое лечение. Мне это было чрезвычайно неприятно, я просила у них позволения лечить только бедных, но они соглашались на том условии, чтобы я позволила им сделать над собою опыт, который бы их убедил, что мое лечение есть истинная искра Божия, хранящаяся в душе каждого человека. Когда тело мое умирает, то душа видит все ясно и действует на пользу ближних. Я дозволила сделать опыт и до сих пор страдаю от него. Видите, я всегда хожу с распущенными волосами, и это потому, что от боли я не могу ни завязать, ни причесать своих волос. Когда собрались доктора, то вот какие опыты они делали. Г-н Иноземцев впускал мне от затылка в голову большие булавки, от этого и осталась боль в голове. Поджигал мне пятки, а г-н Лазарик, зубной врач, выдернул мне большой коренной здоровый зуб, и в это время они смотрели мне в лицо, покажутся ли малейшие признаки боли, и, не найдя их, уверились в моем настоящем ясновидении и оставили меня в покое. С тех пор я беспрепятственно приносила пользу бедным. В семействе братья и сестры часто желали расспросить меня о многом житейском, до них касающемся, но я всегда давала ответы религиозные, вразумляющие их, что надо во всем покоряться воле Божией и не узнавать будущего. Даже для шутки в деревне, во время моего усыпления, сажали меня играть в карты, и я их всех обыгрывала. Этой шуткой иногда пользовался даже и наш известный герой Ал. Петр. Ермолов. Он был также близко знаком с моими родителями и всегда, садясь играть, желал быть мной обыгранным, меня усыпляли, завязывали глаза, и его желание исполнялось. Усыпить меня было очень легко, стоило только человеку с сильной волей положить мне руку на темя — и я засыпала, а когда нужно было разбудить меня, то стоило взять за большой палец правой ноги». Бывало, Лев Мих. предлагает мне: