Илья Толстой - Мои воспоминания Страница 62

   После этого мне все-таки пришлось во имя сохранения дела съездить к орловскому и тульскому губернато-

   226

   рам и в заключение послать министру внутренних дел телеграмму с просьбой "устранить препятствия, которые ставят местные власти делу частной благотворительности, законом не возбраняемой".:

   Таким образом, удалось спасти существующие у нас столовые, но новых открывать уже не разрешалось.

   От меня отец поехал в восточную часть Чернского уезда, где хотел посмотреть состояние посевов, но дорогой он заболел и несколько дней пролежал у моих дрзей Левицких.

   Вот письмо, написанное им моей жене и мне после его отъезда:

   "Милые друзья Соня и Илья.

   Пожалуйста, продолжайте дело, как начато, и даже расширяйте, если есть настоящая необходимость. Я могу прислать еще триста рублей. Тысячу же пятьсот я оставляю, так как написал об этом жертвователям, две тысячи же еще не получал. Я послал свою статью и отчет о трех тысячах с чем-то рублей. Расхода там выведено около двух с половиной. Пожалуйста, Илюша, пришлите мне расчет остальных денег поаккуратнее, так чтобы можно было послать в газеты.

   Очень мне оставило хорошее впечатление мое пребывание у вас. Я ближе вас узнал, понял и полюбил.

   Здоровье мое лучше, но не могу сказать, чтобы было хорошо. Все еще очень слаб.

   Л. Т.

   Внучат милых и Анночку очень целую. Кто из них у бабушки?"7

ГЛАВА XXVI

Крымская болезнь отца. Отношение к смерти. Желание пострадать. Болезнь матери

   Осенью 1901 года отец заболел какой-то неотвязной лихорадкой, и доктора посоветовали ему на зиму уехать в Крым.

   Графиня Панина любезно предоставила ему свою дачу "Гаспра" около Кореиза, где он и провел всю зиму1.

   Вскоре по приезде туда отец простудился и заболел последовательно двумя болезнями -- воспалением легких и брюшным тифом.

   227

   Одно время его положение было так плохо, что врачи были почти уверены в том, что он больше уже не встанет.

   Несмотря на то что иногда температура больного поднималась довольно высоко, он все время был в памяти, почти каждый день диктовал какие-нибудь мысли2 и сознательно готовился к смерти.

   Вся семья была в сборе, и все мы поочередно участвовали в уходе за ним.

   С удовольствием вспоминаю те немногие ночи, которые мне пришлось подежурить около него, сидя на балконе у открытой двери и прислушиваясь к его дыханию, к каждому шороху в его комнате.

   Главная моя обязанность, как наиболее сильного из семьи, была подымать отца и держать его в то время, как под ним меняли постельное белье.

   Приходилось, пока перестилали постель, держать его, как ребенка, на вытянутых руках.

   Помню я, как у меня один раз от напряжения задрожали мускулы.

   Он посмотрел удивленно и спросил:

   -- Неужели тяжело? Какие пустяки.

   Мне тогда вспомнился тот случай из детства, когда он замучил меня верховой поездкой по Засеке и спрашивал: "Ты не устал?"

   В другой раз, во время этой же болезни, он хотел заставить меня нести его на руках вниз, по каменной витой листнице.

   -- Возьми, как носят детей, и неси.

   И он ни капли не боялся, что я могу оступиться и разбить его насмерть.

   Я насилу настоял на том, чтобы нести его в кресле втроем.

   Боялся ли отец смерти?

   На этот вопрос одним словом ответить нельзя.

   Как натура очень стойкая и сильная физически, он инстинктивно всегда боролся не только со смертью, но и со старостью.

   Ведь до последнего года он так и не сдался, -- все делал для себя сам, и даже ездил верхом.

   Поэтому предполагать, что у него совершенно не было инстинктивного страха смерти, нельзя.

   Этот страх у него был, и даже в большой степени, и он с этим страхом постоянно боролся.

   228

   Победил ли он его.

   Отвечу определенно, что --да.

   Во время болезни он много говорил о смерти и подготовился к ней твердо и сознательно.

   Почувствовав себя слабым, он пожелал со всеми проститься и по очереди призывал к себе каждого из нас, и каждому он сказал свое напутствие.

   Он был так слаб, что говорил полушепотом, и, простившись с одним, он некоторое время отдыхал и собирался с силами.

   Когда пришла моя очередь, он сказал мне приблизительно следующее:

   "Ты еще молод, силен и обуреваем страстями. Поэтому ты еще не успел задумываться над главными вопросами жизни. Но время это придет, я в этом уверен. Тогда знай, что ты найдешь истину в евангельском учении. Я умираю спокойно только потому, что я познал это учение и верю в него. Дай бог тебе это понять скорее. Прощай".

   Я поцеловал ему руку и тихонько вышел из комнаты.

   Очутившись на крыльце, я стремглав кинулся в уединенную каменную башню и там в темноте разрыдался, как ребенок...

   Когда я огляделся, я увидал, что около меня, на лестнице, кто-то сидел и тоже плакал.

   Так я простился с отцом за девять лет до его смерти, и мне это воспоминание дорого, потому что я знаю, что если бы мне пришлось с ним видеться перед его смертью в Астапове, он не мог бы сказать ничего иного.

   Возвращаясь к вопросу о смерти, я скажу, что отец не боялся ее, нет, -- за последнее время он часто даже ее желал -- он, скорее, интересовался ею. Это "величайшее таинство" интересовало его до такой степени, что интерес этот был близок к любви.

   Как он прислушивался к рассказам о том, как умирали его знакомые: Тургенев, Ге, Лесков, Жемчужников и другие.

   Он выпытывал всякую мелочь. Всякая подробность, на первый взгляд незначительная, для него была интересна и важна.

   В "Круге чтения" несколько дней и седьмое ноября посвящены исключительно мыслям о смерти.

   229

   "Жизнь есть сон, смерть --пробуждение",-- писал он под числом, роковым образом совпадающим со днем его смерти -- ожидая этого пробуждения3.

   -- Если мы не знаем, что ожидает нас после смерти,-- значит, нам не должно этого знать, -- говорил он.

   Между прочим, по поводу "Круга чтения" не могу не привести одного характерного эпизода, рассказанного одной из коих сестер.

   Когда отец затеял составлять свой сборник мыслей мудрых людей, названный им "Кругом чтения", он сообщил об этом одному из своих друзей.

   Через несколько дней этот "друг"4 снова приехал к отцу и с первых же слов, обратясь к нему, сказал, что его жена, и он, обдумав его план новой книги, пришли к заключению, что надо назвать ее не "Кругом чтения", а "На каждый день".