Тесен круг. Пушкин среди друзей и… не только - Павел Федорович Николаев Страница 62

После победы над Наполеоном Александр Фёдорович командовал Оккупационными войсками в Эльзас-Лотарингии; а в ноябре 1815 года был назначен военным губернатором Херсона, градоначальником Одессы, управляющим гражданской частью Херсонской, Таврической и Екатеринославской губерний, да ещё главноначальствующим над бугскими и черноморскими казаками. В этом обилии должностей имперские чиновники часто путались. Поэтому с мая 1820 года Ланжерона стали именовать новороссийским генерал-губернатором.

На этом посту Александр Фёдорович несколько расслабился, передоверил ведение всех дел помощникам, а сам занялся литературным трудом: работал над мемуарами, писал стихи и пьесы. Творческие потуги погружали его в себя, уводили в мир создаваемых образов. Это и подвело генерал-губернатора.

В 1823 году Одессу посетил Александр I. Остановился в доме Ланжерона и отдыхал после обеда в его спальне, которую хозяин по привычке закрыл на ключ, а когда открыл, то удивился:

— Государь, что вы делаете в моей комнате?

— Как что я делаю, сударь? — разгневался царь. — У вас очень плохая память; я крайне недоволен беспорядком, который нашёл здесь, и назначу другого генерал-губернатора.

7 мая 1823 года Александр Фёдорович «по болезни» был уволен в отставку. Это дало ему возможность с головой погрузиться в творчество. Поэтому когда в Одессе появился молодой, но уже широко известный поэт, он не замедлил связаться с ним, узнать его мнение о своих стихах. Они были откровенно слабыми, но Пушкин воздержался от их прямого порицания, так как его занимали рассказы Ланжерона о войнах, в которых он участвовал, и о людях, которых знал.

Недовольный своей отставкой, Ланжерон показывал Александру Сергеевичу письма царя, о котором говорил:

— Он обращался со мною как со своим другом, всё мне поверял, зато и я был ему предан. Но теперь, право, я готов развязать мой собственный шарф.

По рассказам очевидцев, Павел I был задушен шарфом одного из покушавшихся. И они не таились, а благоденствовали всё царствование Александра I, который панически боялся участи отца и говорил Ланжерону:

— Я вам пишу мало и редко, потому что я под топором.

Об этом же царь обмолвился 11 мая 1811 года французскому послу Арману Коленкуру:

— Скажите императору Наполеону, что земля тут трясётся подо мною. Что в моей собственной империи мое положение стало нестерпимым.

О преступлении, совершённом в ночь с 11 на 12 марта 1801 года, Ланжерон знал от графов Петра Палена и Леонтия Беннигсена, участвовавших в заговоре, и оправдывал его:

— Нужны преступления, чтобы избавиться от незаконности, от безумия или от тирании, когда они опираются на деспотизм.

Александр Фёдорович был прекрасным рассказчиком, а главное, опирался в своих воспоминаниях на дневники, которые вёл с 1790 года. На их основе он написал ряд статей, которые были опубликованы в «Военном журнале» (1817, книги 3, 4 и 7), издававшимся Главным штабом, и написал обширные мемуары. Последними очень интересовался Пушкин, но Ланжерон отказался от их публикации в России, понимая, что воспоминания будут выхолощены цензурой. После его смерти мемуары были переправлены в Парижский архив и стали доступны исследователям только после 1881 года. В последнее десятилетие XIX века в печати появились обширные выдержки из них.

…Высочайшее расположение к себе Александр Фёдорович вернул, войдя в состав Верховного суда по делу о восстании декабристов. В 1828 году он сопровождал нового государя на русско-турецкий фронт. В это время он уже командовал войсками в Великой и Малой Валахии. Однако вскоре главнокомандование ими было передано «младшему по старшинству» генералу И. И. Дибичу. Обиженный этим Ланжерон подал в отставку, третью на его полувековом воинском поприще.

Последние два года своей жизни Александр Фёдорович пребывал в Петербурге. Там он встречался с Пушкиным в салоне дочери М. И. Кутузова Е. М. Хитрово. По словам П. И. Бартенева, он «мучил Пушкина чтением своих стихов и трагедий». К новому, 1830 году Ланжерон получил от Александра Сергеевича его визитную карточку, а на следующий год его унесла холера, год гулявшая в европейской части Российской империи.

Часть III

«В обители пустынных вьюг и хлада»

Пенаты

9 августа Пушкин был уже в родовом гнезде Ганнибалов селе Михайловском Псковской губернии. Встреча с родителями, сестрой и братом была радостной. Это очень смягчало суть случившегося (ссылка) и хорошо отразилось на состоянии поэта. Правда, первое время тосковал по Одессе. На полученную оттуда весточку ответил литературным шедевром — «Сожжённое письмо»:

Прощай, письмо любви, прощай! Она велела…

Как долго медлил я, как долго не хотела

Рука предать огню все радости мои!..

Но полно, час настал: гори, письмо любви.

Готов я; ничему душа моя не внемлет… (2, 244)

В Михайловском поэт разобрался в двуличном поведении недавнего друга А. Н. Раевского. Отчуждение между ними возникло не вдруг, и это чувствуется по письму Александра Николаевича: «Вы были неправы, милый друг, не дав мне вашего адреса и воображая, что я не сумею разыскать вас на краю света, в Псковской губернии; вы сберегли бы для меня время, потраченное на поиски, и скорее получили бы моё письмо. Я испытываю действительную потребность написать к вам; нельзя провести безнаказанно столько времени вместе, не исчисляя всех причин, заставляющих меня питать к вам истинную дружбу, одной привычки достаточно, чтобы установить между нами прочную связь.

Теперь, когда мы находимся так далеко друг от друга, я не хочу более вносить никаких оговорок в выражение чувств, которые питаю к вам. Знайте же, что, не говоря уже о вашем великом и прекрасном таланте, я давно испытываю к вам братскую дружбу, от которой меня не заставят отречься никакие житейские обстоятельства. Если после этого первого письма вы мне не ответите и не дадите мне вашего адреса, я буду продолжать писать и надоедать вам, пока не заставлю вас ответить».

А. Н. Раевский

В письме ощущаются какая-то неловкость, затаённое сознание своей неправоты, желание загладить её и восстановить пошатнувшиеся дружеские отношения. Но Пушкин не пошёл на это — до конца жизни он не написал ни строчки тому, кто довольно долго был героем его воображения. Вечным приговором ему стало стихотворение «Коварность»:

Когда твой друг на глас твоих речей

Ответствует язвительным молчаньем;

Когда свою он от руки твоей,

Как от змеи, отдёрнет с содроганьем;

Как, на тебя взор острый