Иван Ефимов - Не сотвори себе кумира Страница 62

Когда я поделился своими наблюдениями с Григорием, он нисколько не удивился, а с некоторой долей пренебрежения сказал:

– Все еще зелен ты, Иван. Твою наивность не исправит, кажется, ни тюрьма, ни лагерь. Неужели ты не понимаешь, что в системе расселения заключенных применяется старый лозунг «разделяй и властвуй»?

– Я не совсем понимаю…

– Ты многого еще не понимаешь… А вот управители ведомства Ежова прекрасно понимают, что скопление землячеств, а тем более бывших членов партии в одном месте вредно и чревато всякими неожиданностями. Ведь если малейшее недовольство и критику неблаговидных действий большого начальства там, на воле, можно утихомирить административными мерами или тюрьмой, то здесь этой меры не применишь. Ну куда, например, нас с тобой еще можно засунуть? В одиночку или, как робинзонов, на необитаемый остров? Нет, мы должны жить в лагерях в качестве дармовой рабочей силы. Теперь представь, что здесь нам создадут совсем невыносимые условия, в нарушение даже лагерных инструкций,- мы что же, будем молчать? Не будем! А если бы все девятьсот или там тысяча зэков были из одной области или если 6 всех коммунистов запрятали в один гигантский лагерь? Разве можно? Ведь это же порох!

– И за фитиль к этому пороху мы получим вышку?

– А хотя бы и вышку! На тысячу трусов и инертных людей всегда найдется десяток смелых и решительных, готовых на подвиг ради правого дела. Лучше умереть в борьбе, чем годами пресмыкаться и гнить…

– Выходит, что нас распылили с умыслом?

– Здесь ничего не делается без умысла… Ты, видимо, не замечал, какие эволюции совершались с нашим поездом на всех больших станциях Сибири, а я замечал.

– Я тоже замечал, но не придавал этому значения..

– Поначалу я тоже не обращал внимания, а потом понял, что все эти отцепки и прицепки и длительные маневры на путях – это не что иное, как пересортировка составов. По этой магистрали шли составы со всей матушки-Руси, со всех областей и республик: «врагов народа» находили повсеместно, захватывали самым мелкоячейным неводом… Вот и надо было их так рассредоточить, чтобы землячеством и не пахло. Тут за одну ночь можно пересортировать десяток эшелонов, а сколько было этих ночей, помнишь?

– Помню…

Мне стало ясно, что и состав заключенных по вагонам комплектовался не без ума и с той же изуверской хитростью: вместе с учителем и председателем Совета размещали воров; колхозники и рабочие чередовались с продавцами и жуликами. Это было вавилонское смешение.

Точно такое же смешение было и в лагере. Органы Ежова отлично знали, чем и как унизить людей умственного труда: они поставили интеллигенцию, беззаветно служившую Родине, в одну упряжку с убийцами и дегенератами… Интеллигенция была вынуждена мучительно приспосабливаться к чуждой среде, надевать на себя ли чину, терять свою индивидуальность.

Для чего же Советская власть и партия долгие годы готовили свои кадры? Неужели затем, чтобы вот так их растратить?

Земляков я так и не нашел.

А к Малоземову я привязывался все сильнее и сильнее. На все он смотрел спокойно и мудро, хотя я был твердо уверен, что в душе его тот же пламень, что и у других. И его спокойность и рассудительность покоряли и влекли к себе.

Совершенной противоположностью ему был Неганов, рабочий из Шуи, знакомство с которым также многому меня научило.

Однажды, лежа на голых нарах с печальными мыслями в голове, я вдруг услышал, как у печки весело и от души захохотали карантинники, среди которых выделялся чистый баритон моего друга Малоземова. Спрыгнув с нар, я подошел к печке:

– Что за смех на похоронах?

– Понимаешь, Иван, в тюрьму-то он попал за решетку,-давясь от смеха, сказал Григорий, указывая на плечистого, могучего, светлоголового зэка.

– Вот новость, как будто есть еще тюрьмы и без решеток…

– Да ты послушай!

В ожидании интересного к печке придвинулись еще несколько слушателей.

– Вот этот чертушко угодил в тюрьму за то, что полчаса подержался руками за обыкновенную чугунную решетку. Когда ж это было?-обернулся он к рассказчику.

– В тридцатом году, летом,- басовито ответил великан.

– Так вот, «переложил» он однажды после получки лишнюю чекушку и закуражился. Идет по улице и ревет во весь голос чувствительный романс. Тут, как водится, милиционер подвернулся. «Не шумите, гражданин»,- говорит, а тот ему в ответ: «Я не шумлю, а пою, понимаете, по-ю-ю!» Проходящая публика стала останавливаться. Милиционер снова к нему: «Пройдемте, гражданин»- и берет тихонько его за рукав. Наш богатырь легонько его отстранил. И вот на выручку к нему уже спешит второй мильтон, и обоих самолюбие заело: как же так – двое блюстителей на одного и никакого результата… и плотнее к нему. А наш певец, недолго думая, к церковной ограде – и хвать за нее ручищами…

– Да что ты там брешешь? К какой церковной?- остановил Неганов Малоземова.

– Ну, коли я брешу – досказывай сам!

– Никакой церкви там не было,- пробасил Неганов,- а садик за оградой. Вот к этой ограде я прижался спиной, ухватился и держусь, а оба милиционера за меня взялись и хотят оторвать. Ну, силенка, слава богу, была… Вцепились они за пальто и тянут, и, как у меня пуговицы полетели, я и посерчал чуток. Начал ногами отбрыкиваться – они и поотстали. Потом опять полезли ко мне, а я снова их пинать, а от моего пинка сладости мало. Посылают они дворника в милицию за подмогой, и вот, вижу, бегут еще трое. Теперь уже впятером стали отрывать меня от решетки…

– Ну, ты уж лишнее плетешь,- с недоверием перебил его один из окружающих.- Будут с тобой пять милиционеров возиться! Стукнут чем-нибудь твердым по ручкам – сами разожмутся.

– Стукнут?- возмутился рассказчик.- Это теперь им волю дали, стукать-то, а в те годы еще держались закону. Ведь я их не трогал и никого не обидел – за что же меня стукать?

– А за сопротивление власти!

– Ясно все, трави дальше!- перебили спорщика. И Неганов продолжал:

– Ну, кончилось все тем, что взяли они ломик у дворника, вывернули из ограды целое прясло решетки от одного столба до другого и на той решетке меня, как Христа на кресте, понесли в отделение. А за нами целый крестный ход, вроде демонстрации. Особенно мальчишек много набежало, и все хохочут. А я лежу на этих носилках, рук не разжимаю, а про себя думаю: «Ладно, несите, черти, только куда вы меня с ней денете, в какую дверь?» Принесли меня таким манером на милицейский двор, а там все начальство собралось встречать процессию, все смотрят на меня. Принесли, приставили к стене – решетка была большая, метра четыре длиной, а я улегся вдоль нее, ну куда ты ее втащишь? А без решетки в «холодную» меня не водворишь: силища у меня, пьяного, железная! Лежу на решетке, ухмыляюсь и не заметил, как подошел сзади плюгавенький ключник вытрезвителя и чем-то возьми да и тяпни меня по темени. Больно саданул, гад, пополз я по решетке, да тут и выпустил ее, дурак. А они только того и ждали – навалились всем колхозом и поперли в отрезвиловку.