Юрий Гальперин - Воздушный казак Вердена Страница 63

Пульпе был превосходным учителем математики… Занимался и строительством самолета…» Строил самолет?.. Об этом узнаю впервые. Так ли это?

Оказывается, да. Товарищ Пульпе по университету Константин Кирш свидетельствует: «…Однажды, осенью 1911 года, он в обществе друзей рассказывал о самолете, который строил, сконструировал и на котором летал на Рижском взморье».

Интересно! Выходит, он умел летать еще до школы, где на «моране», как записано им, «ежедневно катался». Ведь это во Франции.

На нескольких листочках, вырванных из какого-то журнала и начинающихся с продолжения очерка о Пульпе, говорится: «…Занимаясь наукой, Пульпе очень скоро стал выдающимся преподавателем. Товарищи молчаливо признали его превосходство, уважали за честность мысли и действий… Знающие люди говорили, что такой учитель недолго удержится. К несчастью, они оказались правы. Это было время ожесточенной русификации края, и удары наносились больше всего латышской школе. Экзамены были угрозой для учеников и учителей… На каждый экзамен командировали из округа депутатов, сановных и чиновных педагогов казенных школ, иногда по два сразу. Они действовали опустошительно, как чума, как казнь египетская: экзаменовали латышей на русском языке, требуя всех тонкостей и деталей, какие могла только изобрести школьная рутина. Экзамены продолжались от четырех часов до полуночи, были случаи, когда ученика «спрашивали» по три-четыре часа. Обмороки, истерики…

На одном таком бесконечном экзамене по математике, когда ученики изнывали над нарочито запутанными логарифмическими вычислениями, Пульпе, который устал сидеть, встал и, заложив руки за спину, начал ходить на своих длинных и сильных ногах вдоль стены огромного зала. Это не понравилось главному депутату, и он громко попросил Пульпе сесть. Пульпе вспылил:

— Вы вправе проверять знания моих учеников, но хожу я или сижу — это, к счастью, вне вашей компетенции!

Депутат обиделся и принес жалобу попечителю округа. Попечитель Прутченко встал на сторону депутата:

— Почему бы вам было не сесть? — спросил он Пульпе.

— Сегодня попросят сесть, а завтра попросят лечь? Нет, ваше превосходительство, уж лучше я освобожу школу от своего присутствия.

И ушел. Школа потеряла исключительно талантливого педагога. С. Смирнов».

А ведь в Дубултах Эдуарду было хорошо: добрые товарищи (верно, Смирнов был одним из них), где-то рядом можно было заниматься своим самолетом. Думаю, что именно из-за него-то он сильно поиздержался, залез в долги. Вот сохранилась телеграмма из Дубулт: «Москва, Суворовская, 27, Столбову. Дорогой Столбов. Я здоров. Посылаю тебе часть моего долга и прошу извинить, что нет больше. Привет всем твоим. У нас здесь было шикарное открытие гимназии. Все прошло гладко. Твой Пульпе».

Это осень 1909 года. Перевод на двадцать рублей. Во втором переводе, тоже небольшом, указание: «Рубль прошу отсчитать за марки, которые ты мне давал».

Это не мелочность, а щепетильность даже в отношениях с другом. Да и рубль тогда… Последний из сохранившихся переводов отправлен в начале 1911 года: «Дорогой Столбов, посылаю тебе еще одну часть своего долга и надеюсь, что скоро мы с тобой разочтемся. Твое доброе сердце я уже достаточно долго испытывал.

У нас уже начало теплой весны, пишу у открытого окна, и солнце заглядывает внутрь. Твой Эдуард». Теперь Пульпе работает в Риге, в другой гимназии у друга — поэта и общественного деятеля Атиса Кениньша.

Довольно скоро умирает мать. Эдуард ликвидирует давно захиревшее дело, распродает имущество, обеспечивает брата, которого всегда опекал, и уезжает во Францию. Там учится или доучивается летать, поступает в Высшее училище аэронавтики, решив объединить науку с практикой. Так вот где судьба свела его с Константином Акашевым! Помните донесение охранки, что тот едет в Россию с паспортом Пульпе? Они не просто соученики, а друзья. И на войну пошли вместе.

Когда началась война, то в кафе «Спорт», любимое место отдыха летчиков, «съехались авиаторы всех национальностей обсудить, как прийти на помощь приютившей их Франции. Это я прочитал во французском журнале. Военные летчики, все уже мобилизованные, отсутствуют. Настал черед частных летчиков. Они единодушно решили предложить свои услуги Франции и добровольно записаться в армию.

Через несколько дней состоялось уже официальное собрание, на котором командующий французской авиацией генерал Бернар сообщил летчикам о согласии правительства принять предложенные услуги… Из русских пошли: Пульпе, Давришев, Акашев, Томсон, Борисов, Скачков и Славороссов (его на собрании не было. — Ю.Г.).

Вскоре кафе «Спорт» обезлюдело: люди-птицы разлетелись.

Очень редко кто теперь заглядывает в эти старые-престарые газеты, журналы, а я вот прочитал и рад, что помогу и вам соприкоснуться с драгоценной романтикой человеческих чувств, благородством русских людей, оказавшихся на чужбине.

1916 год. Еще одна телеграмма Столбову, но уже из Петрограда: «Сердечный привет, чрезвычайно жалею, что время не позволило мне видеть твою семью. Надеюсь скоро приехать. Пульпе». Следом Столбов получает письмо на фирменном бланке гостиницы «Астория» со штампом французской военной миссии.

«Милый Столбов! Ты был, наверное, очень удивлен, получив мою телеграмму. Хотел удивить своим приездом, но, к сожалению, времени совершенно не оказалось заехать к тебе.

Я приехал в Россию членом французской военной миссии и как таковой подвергся всем чествованиям, официальным обедам и пр.

В одну неделю мы объехали Петроград, Киев, Москву и снова вернулись в Петроград. Через несколько часов я еду на фронт, откуда напишу тебе более пространное письмо. Дело в том, что я теперь французский офицер…»

Ой, как огорчился Столбов: мало того, что друга не встретил, так еще и прочитал в газете, что «один из героев французской армии, лейтенант Пульпе, еще недавно сбивавший немцев под Верденом, в воскресенье, несмотря на хмурую, ветреную погоду, совершил несколько блестящих эволюции на Ходынском аэродроме».

Он читал это вслух родным и приговаривал:

— Я же мог увидеть, как Эдуард летает!… Боже мой, боже мой.

В Петрограде французам выдали русское обмундирование. Высокий, подтянутый Пульпе с погонами поручика выделялся и необычностью своих боевых наград. Особый интерес вызвали нашивки с пальмовой ветвью и разноцветными звездочками на них. Каждая за боевой подвиг, отмеченный приказом по дивизии, корпусу, армии. От числа пальмовых ветвей — цвет фужерона, род аксельбанта, повторявший цвет орденских лент. Получивший восемь и более «пальм» носил двойной фужерон цвета ордена Почетного легиона. Такой был только у Пульпе.