Сергей Михеенков - В донесениях не сообщалось... Страница 64

За погрузкой следят автоматчики. Только попробуй сунься без очереди…

Мы с Борисом на берег к пристани пробрались. Подошла баржа. Ее тащил буксир. К берегу прибило много досок и разного мусора. Подбило и какой-то резиновый поплавок, большой такой. Я — Борису: «Давай по доскам — и на баржу!» Только мы сунулись, а патрульный автомат навел: «Назад!» Буксир еще не подтащил баржу к пристани, а толпа уже надавила, и те, кто стоял впереди, все попадали в воду. Рядов семь. Одни выплыли, другие так и не выплыли…

Мы видим, что охрана замешкалась, пробежали по плавающим доскам, вскочили на поплавок, а с поплавка — на баржу. И даже успели воды пресной прихватить. Правда, вода оказалась мутной. Но все же попили.

Керченский пролив чуть пошире четырех километров. И только мы на середку вышли, налетели «Мессершмитты». Пара. Они всегда парами летали. Спикировали и обстреляли из пулеметов. Сделали разворот, начали заходить снова. Хорошо, на барже на палубе были установлены зенитные пулеметы. Моряки отпугнули истребителей. Но некоторых ребят все же побило, других ранило.

И вот, наконец, коса Чушка. Катер к берегу подошел, а баржа — никак. Перегруз, осела низко, зацепила мель — и ни туда, ни сюда. «Борис, — говорю, — надо прыгать. А то, не дай бог, самолеты опять налетят».

Это было 22 мая 1942 года. Вода уже потеплела. Смотрю, Борис боится. Плавать-то не умел. А я на Тереке рос, в станице казачьей. «Давай, — говорю, — прыгай, не бойся, я тебя вытащу, если тонуть станешь». Делать нечего, прыгнул в воду и Борис. Хорошо, что неглубоко оказалось. Воды он, правда, наглотался. Зато плавать сразу научился.

Вышли на берег. С полкилометра, может, и отошли всего. Опять налетели самолеты. Но за нами они охотиться не стали, начали бомбить переправу. Хорошо, что мы вовремя спрыгнули с баржи. Со второго захода «лаптежники» ее разнесли в клочья.

Коса Чушка — километров восемнадцать. С одной стороны море, а с другой — лиман, болото.

Идем. Налетел «Мессершмитт». Спикировал. Но не стрелял. Снова зашел и начал пикировать. И так низко прошел, ну прямо по головам. Видать, отстрелялся где-то, патронов в пулеметах не было. То-то, видать, злоба его раздирала, немца того, что нечем стрелять было.

К вечеру дошли до станицы. Называлась она Анастасиевкой.

Я шел с автоматом. Но многие оружие побросали. Я свой автомат не бросил. Подошел подполковник: «А ну-ка, солдат, пойдем со мной». Я ему: «Куда? Я ж не вашей части». — «Пойдем-пойдем. Все мы тут одной части…» Это правда, подумал я и пошел за подполковником.

Оказывается, неподалеку упал сбитый нашими истребителями немецкий самолет. Самолет целый. Сел, не взорвался, не загорелся. А уже стемнело. И в кабине, видим, огонек посвечивает. Нас четверо солдат и подполковник.

Стали мы подходить. Немец молчит. Подошли совсем близко. Видим: откинулся на сиденье, лежит. Ухает, стонет. Ноги, видать, перебиты. Деваться ему некуда. Даже встать не может. Подполковник говорит нам: «Надо его взять». А как взять? Стали подходить, немец поднял голову, завозился, начал стрелять из пистолета. Пули рядом зашлепали — мы бегом под самолет.

Подождали, пока совсем стемнело. Подполковник нам: «Ладно, ребята, теперь-то я с ним и один управлюсь. Идите в свою часть».

Пошли мы дальше. Направление держим на Краснодар. Идем. Впереди какое-то село. Старики наловили рыбы — мелкая какая-то рыбешка — и варят ее. А нам есть охота, вторые сутки голодали. Как учуяли мы запах от котла, так ноги сами и понесли нас к костру. Подошли мы с Борисом к тем старикам, попросили по рыбке. Старики молчат. Посмотрели на нас и отвернулись. Мы снова голос подали. А они нам: «Что? Сдаете Россию? Почему же вы, сукины дети, без боев отходите?!» Так нас встретили старики. Вот тебе и по рыбке… Повернулись мы с Борисом и молча побрели прочь. А они нам: «Погодите! Куда пошли? Обиделись они… Идите к котлу». Подошли мы к ним. Думаем, что они нам еще скажут. А они уже рыбу делят. Тут какие-то дети возле них появились. Всем по две положили, а нам — по три. «Спасибо», — говорим. И пошли дальше. Старики и дети нас проводили молча.

Ели мы тех рыбешек на ходу.

В станице Марьинской, под Краснодаром нас переформировали. От нашего батальона в строю осталось 150 человек. Уцелел только каждый четвертый.

Там же, в Марьинской, мы справляли Пасху. Пасха в тот год была поздняя.

Я, брат, всю войну крестик нательный проносил. И не скрывал особо. И в госпитале доктора мой крестик видели, когда на операционный стол клали. А никто ничего не сказал.

— Во время Сталинградской битвы мы сперва стояли под Владимировкой, обеспечивали связь вдоль железной дороги в сторону Астрахани.

Немцы часто бомбили эшелоны. Наша задача была сразу после очередного налета восстанавливать и обеспечивать связь.

Нас было 12 человек. Вскоре осталось только пятеро.

Летал над нами наш самолет Як-3. Пролетит, крыльями качнет. Мы ему руками помашем. Свой же! А неподалеку от наших блиндажей стояла зенитная установка. Расчет девчат дежурил, станцию охранял. Месяца, может, два истребитель тот летал. Мы уже привыкли к нему. А однажды он нас вдруг обстрелял.

Ночью немец пробомбил. А утром мы полезли на столбы, поправлять сбитые с изоляторов и порванные провода. А он в это время пролетел, развернулся. Мы со столбов глядим: «Братцы, — так это ж он в атаку заходит!» И точно, обработал нас изо всех пулеметов. Сразу двоих ранило, а третьего почти наповал.

Хорошо, девчата-зенитчицы увидели, как он на нас спикировал, дали очередь и тут же, первыми попаданиями, сбили его. Так и накрыли. В щепки!

Подбежали: летчик-то не наш, форма на нем немецкая, офицерская! Летал, гад, вдоль дороги, высматривал наши эшелоны. И дальше бы так летал, вынюхивал, свои самолеты наводил, если бы нервы не подвели.

— Там же, под Сталинградом, наводили мы связь на одном полевом аэродроме.

Базировались на нем штурмовики Ил-2. Бои в те дни шли сильные, и они, бедняги, раза по четыре на дню мотались бомбить донецкую переправу.

Однажды эскадрилья штурмовиков пошла на взлет. И тут налетели «Мессершмитты». Начали наших косить. Несколько секунд всего прошло, а пяти наших самолетов уже нет. Мы лежали в окопах. Один Ил-2 упал прямо возле нас. Бомбы он успел побросать и сел на живот. Шасси не раскрылись, пропеллер согнут. Мы подбежали к нему. Летчика быстро вытащили из кабины. Капитан. Трясется. Седой весь. Повезло ему, живой остался. А другие четыре самолета сгорели, взорвались. Попадали кто где. Стоял уже ноябрь. Начались холода. Бои усиливались.

— До войны я выучился на железнодорожника. И в первые месяцы войны работал на железной дороге, в том числе и под Москвой.