Элис Токлас - Моя жизнь с Гертрудой Стайн Страница 66

Я не видела каталога выставки [сестер] Коун, но знаю большинство картин, у них имеющихся. The Blue Nude[165] висела над софой на улице Флерюс — при разделении картин она досталась Лео, который обменял ее (вместе с другими картинами) на Ренуара. Портрет Лео — ему подарок от Пикассо. При разделе Лео не хотел его (даже он был ему неприятен), поэтому портрет остался на улице де Флерюс, пока Гертруда не продала его сестрам Коун. Знаете, дядя Гертруды, Сол, когда она с Бертой[166] отправилась жить на Восточное побережье, хотел купить у нее фотографию ее бабушки (его матери) — Гертруда пришла в негодование: «Никто не продает фотографию своей бабушки». Если она и продала портрет брата, то ответила бы, что это совсем другое дело — и в самом деле, это было другое дело. Могла ли она надеяться его забыть, если он висел на стене. Кстати говоря, портрет был очень похож на него, таким он был, когда я его впервые увидела.

С глубочайшей любовью к вам — дорогой Дональд —

Луиз Тейлор, Англия.

24 февраля 1955 г.

улица Кристин, 5, Париж VI.

Вырезка о поведении Пикассо по отношению к Ольге меня шокировала. Статья довольно лживая и чтение ее в данный момент повергает меня в шок. Разреши мне изложить факты. Пикассо, да, оставил ее, но тому были вполне разумные причины. Им ни за что не следовало жениться — русский и испанский темпераменты совершенно противоположны, ничего общего. В итоге Пикассо не смог работать — она, бедняжка, не могла поверить, что не всякий чувствует себя, как чувствует русский. Он выделял очень щедрую сумму ей и ребенку для жизни. Она, конечно, была несчастлива, но и он был несчастлив. Гертруда и я поддерживали контакты с Пикассо и не встречались с Ольгой — пока однажды Гертруда не встретила ее на улице Дофен. Это случилось незадолго до смерти Гертруды. После этого Ольга как-то пришла ко мне и, хотя я по-прежнему чувствую, что Ольга повела себя глупо, меня переполняет к ней и печаль и жалость. Неверно, что они не встречались после разрыва, они виделись время от времени. Во время ее болезни, Пабло приходил, сидел с ней, нанимал крупных специалистов, настаивал на уходе профессиональными медсестрами и т. п. Портреты, где он нарисовал ее, выставлялись на выставках — разумеется, не на продажу, он хранил их, как и множество прочих своих картин. Мальчишка в Швейцарии вырос своевольным, необузданным. Пикассо не позволил бы ему зарабатывать себе на жизнь — у него не было особых талантов, за исключением разве подражания, если это считать талантом. Во время войны он вернулся в Швейцарию и работал волонтером в Красном Кресте; после войны ему там предложили оплачиваемую работу, но Пикассо ответил: «На хлеб для семьи зарабатываю я». Ольга и я встречались, о чем необходимо было известить П., что мы и сделали. Он ничего не сказал, а я повторила, что она стала для меня ангелом, когда я впервые оказалась одна. «Она — сказал П. — c’est bien elle[167] — если кто-то в ней нуждается, она тут же приходит на помощь». Когда франк девальвировался, он увеличивал пособие Ольге на гораздо большую, чем девальвация, сумму — и так каждый раз. Все последние годы она не пряталась, жила в самом лучшем maison de santé[168] в Каннах — очень шикарном — где он и Паоло ее навещали. В последние четыре года я отдыхала летом на юге и виделась с ней — приятное, хрупкое создание, прекрасные глаза — она носила красивые украшения — крупные усеянные камнями браслеты, подаренные, конечно, Пикассо. Последний раз я видела ее в октябре — опустошенную, но все еще прелестную, она была удовлетворена добрым отношением к ней Пикассо. Ее трагедия — типично русская трагедия. Сын водит отцовскую машину — единственное удовольствие в его жизни и П. поддерживает его в этом увлечении, ибо он не носится как угорелый, когда отец рядом — как поступил бы, будь он за рулем один. И у бедолаги П. нет никакого желания снова жениться. Статья утверждает, что он не может развестись, потому что Ольга принадлежит к греческой католической церкви, не разрешающей развод. Православная церковь не только признает развод, но и ее служители женятся и разводятся. П., разумеется, р[имский] католик и никогда не хотел развода. Я буду сильно удивлена, если он женится повторно. Почему ты все это должна выслушивать — один бог знает. Я люблю Испанию, все испанское и Пикассо!

С большой любовью к вам обоим,

Карлу Ван Вехтену, Нью-Йорк.

14 июля 1955 г.

улица Кристин, 5, Париж VI.

На вернисаже Пикассо видела многих знакомых, но одно лицо оказалось сюрпризом — Питер Родс, с которым мы познакомились в Лионе сразу же после освобождения и которого никогда не видели здесь (его демобилизовали в Нью-Йорке). Мы были ужасно влюблены в него. У нас было несколько замечательных встреч. Он познакомил меня со своей женой и принес фотографии Кюлоза и Малышки, сделанные им в сентябре 1944. Он также сделал две мои фотографии, которые вам посылать не будет (кто-то сказал, что одна из них появилась в журнале Time. Возможно). Какой-то фотограф хотел сделать мою фотографию. «Нет, — сказала я ему, — убирайтесь». На что он ответил: «Вы либо жена, либо вдова одного великого художника». «Нет, — сказала я, — не мадам Матисс и не мадам Дюфи».

Дженет [Флэннер] привела трех человек из Нью-Йоркского музея современного искусства, а с ними и приятного Марка Тоби, чтобы посмотреть картины. Наступило время моих лучших манер и они были искусно продемонстрированы. Поэтому когда мисс Мартин(?) [Миллер] и один мужчина заметили, что никогда не видели такого прекрасного Брака, указывая на Пикассо, я попридержала свой язык — это произошло в другой комнате. Затем они пришли сюда и повторили ту же ошибку. Silence de ma part[169]. Они обратились ко мне — разве не так — указывая на большую картину над камином. Было бы правильно, коли бы так — я позволила себе ответить. Я потчевала их хересом — pate brioche[170] — и своими лучшими бисквитами — позволив себе рассказать историю sans discretion[171] — любому, кто готов слушать

У нас тут три мероприятия, посвященные официальному событию — Salut a la France — Oklahoma, на которую Дженет и Ноэль [Мэрфи] взяли меня. Президент Республики — Национальная гвардия в своей наполеоновской форме — наш посол — офицеры в парадной форме — весьма блестящая аудитория для такого музыкального (некто заметил: такие мелодии, спел их и забыл), хотя и скучного вечера. Затем спектакль «Медея», билеты на который мне прислал Гатри МакКлинтик и на который я попросила сопровождать меня Эдварда [Уотермена]. Джудит [Андерсон] была великолепна — я впервые видела ее на сцене